Ф е л и ч е. Да, поэтому я беру ее за руку и кричу прямо в лицо: «А ну-ка выходи!» И тащу к двери.
К л э р. А я, я за что-то ухватилась, вцепилась… вцепилась — насмерть!
Ф е л и ч е. Да уж, вцепилась!
Клэр. Вцепилась в то, чего нет на сцене, — в стойку перил, двумя руками — и оторвать он меня не смог.
Ф е л и ч е. Ну и оставайся одна! Я ведь уйду и не приду никогда! Буду идти себе, идти, идти и идти. И все дальше и дальше!
К л э р. А я буду ждать!
Ф е л и ч е. Чего?
Клэр. Тебя!
Ф е л и ч е. Долго же тебе придется ждать, дольше, чем ты думаешь. Итак, я ухожу. Прощай! (Отходит от окна.)
Клэр (кричит ему вслед). Но только ненадолго! Возвращайся скорее!
Ф е л и ч е. Как же! (Выходит на авансцену и, тяжело дыша, рассказывает публике.) Надеюсь, зрители представят себе фасад дома — а я как раз перед ним и стою, — он закрыт подсолнухами, и меня почти не видно. Итак, я стою там — и ни шагу дальше. Без нее я не могу существовать. Нет, не оставлю ее одну. Я брошен на произвол судьбы, мне так холодно. А позади дом. Чувствую, как он тихо дышит мне в спину и даже греет. Словно любимая рядом. Я уже сдался. А он такой старый, обветшалый, теплый, и словно успокаивает, шепчет: «Ну не уходи же! Брось эту затею. Войди и останься.» Приказывает, но так нежно! И что было делать? Конечно, подчиниться. (Поворачивается и входит в дом.) И я вернулся, тихо-тихо. А на сестру даже не взглянул.
Клэр. Нам стыдно смотреть друг другу в глаза. Стыдно, потому что так быстро сдались.
Ф е л и ч е. Пауза, тишина — мы сидим, не глядя друг на друга…
К л э р. С виноватым видом.
Ф е л и ч е. Ничто не сотрясает дом. Ни бурных сцен, ни упреков, ни оскорблений.
К л э р. И только дневной свет.
Ф е л и ч е. Да, неправдоподобно золотой дневной свет на…
Клэр. Мебели, которая гораздо старше нас…
Ф е л и ч е. Теперь я понимаю: этот дом превратился в тюрьму.
К л э р. Я тоже вижу — это тюрьма, но что ж тут удивительного? Феличе, что я сделала с визиткой из бюро помощи?
Феличе. По-моему, ты положила ее под…
К л э р. О, под бабушкину свадебную фотографию. (Достает визитку и идет к телефону.) Сейчас я их позову!
Феличе. Думаю, самое время.
Клэр (нерешительно поднимая трубку). Держу — а гудка нет. Прямо не могу, хочу закричать: «Ну помогите же, помогите!»
Феличе. Так он…
Клэр (вешая трубку). Иногда замолкает, совсем ненадолго, а потом опять включается, ты же знаешь.
Феличе. Да, знаю. Конечно.
Клэр. Ну что, побудем здесь, может, опять заработает?
Феличе. Дождемся, что бюро закроют. Может, лучше пойти к соседям — и позвонить от них? Скажем, наш почему-то не работает.
Клэр. Правильно. Так почему ты не идешь?
Феличе. Пойди ты. Такие вещи у тебя лучше получаются. Но посмотри! (Показывает на окно.) Вон же соседка снимает с веревки белье. Крикни ей.
(Клэр затаила дыхание. Потом бросается к окну и кричит, задыхаясь.)
Клэр. Пожалуйста, можно я… пожалуйста, можно мы…
Феличе. Слишком тихо, громче!
Клэр (отходя от окна). И ты действительно вообразил, что я буду звонить в бюро помощи и просить на глазах у этих злобных соседей, звонить по их телефону и в их присутствии? Ведь это они дали рогатку своему сыночку, чтобы он нас обстреливал!
(Небольшая пауза.)
Ф е л и ч е. Ты спрашивала, что делает человек, когда ему уже ничего не остается.
Клэр. Такого я не спрашивала. (Немного помедлив, окунает соломинку в мыльную воду.)
Ф е л и ч е. Вместо того, чтобы позвать соседку, — пускать в окно пузыри! Они красивы, конечно, как и твой камень, но это значит, что мы сдались, и мы это знаем… А теперь я легонько дотрагиваюсь до ее руки — это сигнал: я готов произнести очередную реплику из «Спектакля для двоих». (Трогает ее руку.) Клэр, вчера, или позавчера, или сегодня, ты говорила, что где-то видела коробку с патронами от отцовского пистолета.
Клэр. Нет, нет, я не…
Ф е л и ч е. Говори не «нет», а «да», Клэр… И затем я достаю эту часть реквизита, которую она всегда ненавидела и боялась настолько, что даже отказывается помнить, что в пьесе есть патроны.
К л э р. Я сказала — без них можно обойтись! (Из-под кипы лежащих на пианино нот Фелине достает пистолет.) Он что — всегда там лежал?
Ф е л и ч е. Пистолет и патроны — ты нашла их позавчера — нигде и никогда не фигурировали, ни в одном из представлений этой пьесы. Сейчас я вынимаю холостые и вставляю боевые, причем проделываю это с таким хладнокровием, будто выбрасываю из вазы увядшие цветы и ставлю туда свежие. Да, с таким хладнокровием, что… (Но его пальцы дрожат, и пистолет падает на пол. Клэр зевает, а затем смеется, затаив дыхание.) Прекрати! (Клэр закрывает рот ладонью.) А теперь я… (Пауза.)
Клэр. Ты забыл, что дальше? Ужас! Ведь и я не помню.
Ф е л и ч е. Нет, не забыл. Дальше я кладу пистолет на середину столика — за ним мы обсуждали отношение природы к особям, которые считаются уникумами, — а потом… (Кладет пистолет на столик и умолкает.)
К л э р. И что дальше? Не помнишь?
Ф е л и ч е. Помню… однако сейчас я… (Включает магнитофон.) Беру соломинку, погружаю ее в воду и пускаю пузыри из окна гостиной, и мне абсолютно наплевать, что подумают соседи. Конечно, иногда мыльные пузыри, не взлетев, лопаются, но на этот раз, представьте, они взлетают в золотом свете дня, над золотыми головками подсолнухов. А потом я поворачиваюсь к сестренке, у которой ангельский лик, и говорю ей: «Посмотри же! Ты видишь?»
Клэр. Да, вон тот очень красивый и все еще не лопнул!
Ф е л и ч е. Иногда мы смотрим на мир одними глазами — и притом одновременно.
Клэр. Да, до тех пор пока нас не запрут в разных зданиях и не будут выпускать в разное время под прицелом всевидящего ока, тебя — санитаров, меня же — сиделок. (Берет ноту.) О, как же долго, как долго мы ездили вместе, а теперь приходит время расстаться. Да, снова к подсолнухам и мыльным пузырям — с дороги не свернешь, даже если она ведет назад… (Смотрит на публику.) Баловни природы свое отыграли. (Фелине не реагирует.) Феличе, представление окончено! (Она останавливает пленку — гитарную мелодию.)
(После представления.)
Клэр продолжая). Надень-ка пальто. А я свое. (Он ошеломленно на нее смотрит.) Феличе, выходи из образа. Зрители ушли, зал совсем опустел.
Феличе. Ушли? Уже? Все?
Клэр (доставая пальто из-за дивана). А ты и правда не заметил, как они встали и ушли?
Ф е л и ч е. Я был весь в игре.
Клэр. Ты был, а они нет, вот они и ушли.
Ф е л и ч е. Но ты делала в тексте купюры, и это все испортило.
К л э р. Я начала их делать только тогда, когда обстановка стала как в тубдиспансере.
Феличе. Была бы тоже вся в игре — они бы не ушли.
Клэр. Господи, а то я не старалась! Пока сиденьями не захлопали и…
Ф е л и ч е. А я, когда вхожу в роль, уже ничего не слышу. Я теряюсь в ней…
Клэр. Так не растворяйся, не теряйся! Каково потеряться в лесу, среди волков!
Ф е л и ч е. Ха!
Клэр. Ладно, давай кончать это глупое пикирование. Какой смысл вымещать друг на друге наше недовольство этими идиотами! Давай надевай! (Вытаскивает из рукава его поношенного мехового пальто рваный грязно-белый шелковый шарф и пытается засунуть под воротник.)
Ф е л и ч е. Прекрати сейчас же! Что я, сам что ль не могу, если надо… Этот шарф из пьесы «Нижние глубины»…