Интересный выбор, если учесть, что он нереально крутой вампир, а я «всего лишь» горгулья. Но мне очевидно, что он опасается меня. Это видно по тому, как он кривит рот, как держится и как старается глядеть на что угодно, только не на меня.
Но он тоже не идет на попятную, и я пытаюсь понять, не руководствуется ли он теми же мотивами, что и я.
– Я думала, что все знают, как работают узы сопряжения, – замечаю я.
– Выходит, что нет. – Он начинает барабанить пальцами по столу, явно нервничая, чего прежде я за ним не замечала. – Нам известны основные моменты – например, то, что они возникают, когда люди впервые касаются друг друга, но, похоже, это далеко не все, иначе мы не оказались бы в нынешней ситуации.
– Это же не всегда происходит именно так, верно? Я хочу сказать, что наши узы сопряжения возникли не тогда, когда мы впервые коснулись друг друга.
– Да, они возникли именно тогда, – тихо говорит он. – Просто ты этого не почувствовала.
– А ты почувствовал? – Я потрясена. – В самом деле?
– Да. – В его тоне нет сарказма, как и во взгляде, которым он смотрит на меня, ожидая моей реакции.
– Когда это случилось? Как? – Мне в голову приходит ужасная мысль. – Мы что, были сопряжены в те месяцы, которые провели вместе? – Те самые, которые мне все больше и больше хочется вспомнить.
– Нет. – Он качает головой. – Хотя сопряжение духовно, действовать оно начинает в физическом плане, а в то время ни ты, ни я не имели тел.
Понятно. Если вы оказываетесь заперты вместе в духовном плане, этого недостаточно для того, чтобы вы стали сопряжены.
– В таком случае когда это произошло?
Теперь он пристально смотрит на меня, и в его взгляде есть нечто такое, от чего кожа начинает гореть и у меня опять пересыхает во рту.
– Это случилось на арене для Лударес. Ты тогда была немного занята, поскольку тебе грозила смерть, но я почувствовал это сразу.
У меня округляются глаза: теперь я многое понимаю, включая причину, по которой Хадсон сокрушил кости своего отца в пыль, а затем силой мысли разрушил весь стадион. Пару недель назад я слышала, как Мэйси спросила его, зачем он уничтожил арену, а он ответил, что сделал это для того, чтобы ни с кем больше не произошло того, что произошло со мной. Но теперь, когда я понимаю, что он знал, что я его пара, и думал при этом, что я умираю у него на руках… Странно, что от школы вообще хоть что-то осталось.
– Мне жаль, что тебе пришлось узнать об этом таким образом, – говорю я ему, потому что это не его вина – и не моя. И не вина Джексона, что бы он там ни думал. Это просто факт. И чем скорее мы примем его, тем скорее поймем, чего именно мы хотим. И что нам делать, чтобы это получить. – Должно быть, это было ужасно.
– Это было не особенно приятно, – отвечает он, скривив рот.
– Ты расстроен? – шепотом спрашиваю я.
Поначалу мне кажется, что он не ответит – он упорно не смотрит на меня, и это внезапное молчание с каждой секундой становится все более и более неловким.
В обычных обстоятельствах я бы просто обронила несколько непринужденных слов, чтобы разрядить обстановку, но вместо этого я заставляю себя закрыть глаза на неловкость этого момента и задаю Хадсону вопрос, который мучает меня уже несколько недель. И который я всегда боялась задать.
– Скажи, что именно происходило между нами в те месяцы, когда мы были заперты вместе?
Глава 11. Плохие парни – это самые лучшие парни
Его глаза темнеют, и в их синих глубинах я вижу что-то невыразимое. Какое-то смятение. Что-то страдальческое. Что-то… беспомощное. Мне странно думать так о Хадсоне. И еще более странно осознавать, что, возможно, в каком-то смысле в этом виновата я.
Но прежде чем мне удается уложить в голове ту боль, которую я вижу, и придумать, что сказать, к нам подходит паренек помладше. Не знаю, из какого он класса, из девятого или из десятого, но очевидно, что ему меньше шестнадцати лет. И что он человековолк.
Это необязательно делает его плохим. Тот факт, что Коул и его подручные были засранцами, вовсе не означает, что плох любой человековолк – за примером далеко ходить не надо, взять хотя бы Зевьера. Но вряд ли я сейчас в силах начать выяснять, кто этот паренек и каковы его намерения. Ведь мое сердце громом отдается в груди, и я чувствую себя ужасно беззащитной.
Видимо, Хадсон чувствует себя так же, как и я – или хотя бы понимает, что чувствую я, – потому что он тотчас же вскакивает со стула. Более того, он сосредотачивает все свое внимание на человековолке и впивается в него таким хищным взглядом, что у того округляются глаза. Он останавливается как вкопанный еще до того, как Хадсон рычит: