В Северную Каролину родители со мной не поехали, тем тяжелее получилось расставание. Мы попрощались в аэропорту промозглым ноябрьским утром, через несколько дней после Хеллоуина. Мне только что исполнилось шестнадцать, и, несмотря на тринадцать недель срока и непрестанный страх, в самолете я, слава богу, не плакала. Не расплакалась я и в тот момент, когда тетя встретила меня в обшарпанном аэропорту черт знает где, и даже когда мы остановились в унылом мотеле у побережья, поскольку паром до Окракоука ожидался лишь следующим утром. К тому времени я почти убедила себя, что вообще не стану плакать.
Ох, как же я ошибалась.
Когда мы высадились с парома, тетя наскоро устроила мне экскурсию, прежде чем повезти к себе, и, к моему ужасу, Окракоук оказался совсем не таким, как я его себе представляла. Помнится, мне виделись симпатичные коттеджи пастельных оттенков среди песчаных дюн; тропические виды океана, протянувшегося до самого горизонта; дощатая набережная с бургерными, киосками с мороженым, толпами подростков, и может, даже с чертовым колесом или каруселью. Но Окракоук эту картинку ничем не напоминал. Сразу за рыбацкими лодками в крохотном порту, где нас высадил паром, он смотрелся… уродливо. Дома были старые, потрепанные непогодой; поблизости ни пляжа, ни дощатой набережной, ни единой пальмы; и деревня – тетя так и называла это место деревней, – казалась совершенно безлюдной. Тетя упомянула, что Окракоук, в сущности, и есть рыбацкая деревня и что круглый год в ней живет меньше восьмисот человек, а я слушала и гадала, как вообще кому-нибудь может захотеться жить здесь.
Жилье тети Линды находилось у самой воды, между двумя такими же обветшалыми домами. Все они высились на сваях на берегу залива Памлико, и в каждом имелась небольшая передняя веранда и еще одна, побольше, вдоль стены гостиной, обращенная к воде. Дом оказался маленьким: гостиная с камином и окном рядом с входной дверью, зона столовой, кухня, две спальни и единственная ванная. Не увидев нигде телевизора, я вдруг запаниковала, но тетя, похоже, ничего не заметила. Она провела меня по дому и наконец показала, где я буду спать, – через коридор от ее спальни, в комнате, где она обычно читала. Первой моей мыслью было, что эта спальня ничем не похожа на мою привычную, в родительском доме. Новая комната больше чем вполовину уступала прежней. Односпальная кровать еле помещалась под окном вместе с мягким креслом-качалкой, торшером и стеллажом, набитым книгами Бетти Фридан, Сильвии Плат, Урсулы Ле Гуин и Элизабет Берг, вдобавок к изданиям по католицизму, томам Фомы Аквинского и матери Терезы. Опять-таки никакого телевизора, зато здесь было радио, хоть и столетней давности с виду, и старомодные часы. Стенной шкаф, если его можно так назвать, в глубину не превышал фута, и хранить свои вещи я могла лишь одним способом: сворачивая и складывая в стопки на полу. В комнате не обнаружилось ни тумбочки, ни комода, и от всего этого у меня вдруг возникло ощущение, что я здесь с неожиданным визитом всего на одну ночь, а не на шесть месяцев, как предполагалось.
– Люблю эту комнату, – сказала тетя со вздохом, ставя мой чемодан на пол. – Она такая уютная.
– Симпатичная, – выдавила из себя я.
Тетя оставила меня одну, чтобы я разобрала вещи, а я плюхнулась на постель, все еще не веря, что я на самом деле здесь. В этом доме, в этом месте, с этой родственницей. Я выглянула в окно, отметив ржавый оттенок дощатой обшивки дома соседей и каждое мгновение остро жалея, что не могу увидеть залив Пьюджет, или снежные вершины Каскадных гор, или даже изрезанный бухтами скалистый берег, знакомые мне всю жизнь. Мне вспоминались и Дугласовы пихты, и виргинский можжевельник, и даже туманы и дожди. Вспоминались мои родные и друзья, которые с таким же успехом могли оказаться на другой планете, и комок у меня в горле постепенно разрастался. Я была беременна и одинока, очутилась в каком-то жутком месте, отрезанном от внешнего мира, и хотела лишь одного – повернуть время вспять, отменить случившееся. Все разом: «облом», рвоту, отстранение от школьных занятий, поездку сюда. Мне снова хотелось стать обычным подростком – черт, да я бы согласилась даже снова считаться ребенком, только бы не это, – но я вдруг вспомнила синий плюсик теста на беременность, и на глаза что-то начало давить изнутри. Хоть в дороге я и держалась и даже не сразу расплакалась, очутившись в этой комнате, но едва прижала к груди своего плюшевого мишку и вдохнула его знакомый запах, внутри словно прорвало плотину. И это были вовсе не красиво льющиеся слезы, как в фильмах, которые крутят по каналу «Холлмарк», а плач навзрыд, с всхлипами, завываниями, трясущимися плечами, и продолжался он, казалось, вечно.