– Я бы хотела посмотреть, где его будут держать, если можно.
Трое моряков переглянулись, пожали плечами и разрешили ей спуститься вслед за ними по узкой лестнице, по которой потащили Джосса.
Арестантская на «Красотке Беттине» состояла из одиночной камеры, темной, сырой и неуютной. Сердце Лайлы упало, когда она увидела, где они собираются оставить Джосса. К счастью, это должно быть всего на несколько дней и в любом случае лучше, чем повешение. Она лишь надеялась, что Джосс тоже посмотрит на это таким образом.
Лайла стояла за дверью в коридоре, в то время как Джосса внесли и положили на койку, составленную из двух ящиков. Молодой матрос, сопровождающий ее, больше не держал Лайлу за руку, очевидно, теперь воспринимая ее как юную леди, а не девицу из пиратской шайки. Не остановленная никем, она шагнула в камеру. Двое конвойных положили Джосса на живот, принимая во внимание рану на затылке. Она больше не кровоточила, насколько видела это Лайла в тусклом свете единственного фонаря, висящего на крючке в коридоре. Но волосы слиплись от крови, и он был очень слаб.
– Джосс… – начала она, понизив голос, пока матросы ждали ее у двери камеры.
Он лежал, положив голову на руку. В темноте глаза его блестели жестким зеленым светом.
– Вероломная сука, – сказал он. У Лайлы перехватило дыхание.
– Джосс…
– Мисс, вам пора уходить. Капитан велел запереть вас в каюте, а мне нужно возвращаться на палубу.
Лайла кивнула в ответ и отвернулась, времени на объяснение у нее не было.
Когда дверь с лязгом закрылась позади нее и была заперта одним из мужчин, которые принесли Джосса, она обратилась к своему сопровождающему:
– Не могли бы вы позаботиться, чтобы он получил медицинскую помощь? Он… как я сказала, очень ценный.
Матрос поджал губы:
– Я спрошу капитана Ратледжа. Это ему решать. И Лайле пришлось удовлетвориться этим.
Глава 42
В течение трех дней Джосс оставался один в мрачной сырости арестантской «Красотки Беттины», если не считать единственного визига корабельного доктора, который осмотрел его затылок, присыпал рану каким-то вонючим порошком, ушел и больше не появлялся. Крайне спартанская обстановка не особенно беспокоила Джосса, чего нельзя было сказать об одиночестве. Не то чтобы ему хотелось водить дружбу с членами экипажа. Он был рад, что видел их всего несколько коротких минут в день, когда они просовывали поднос через приоткрытую наполовину деревянную, наполовину зарешеченную дверь.
Человеком, которого ему не терпелось увидеть, была Лайла.
Чем больше он размышлял над ее поступком – а поскольку, кроме размышлений, заняться было больше нечем, он думал над этим постоянно, – тем в большую ярость приводило его ее предательство. После всего того, что было между ними, то, что она сказала первому же попавшемуся сочувствующему, что он раб, вызывало у него непреодолимое желание свернуть ей шею. Ему хотелось трясти ее до тех пор, пока голова не оторвется. У него чесались руки перебросить ее через колено и шлепать по заду до тех пор, пока не заболит рука.
Вероломная маленькая сучка утверждала, что любит его, и он поверил ей. Но едва вновь оказавшись в пределах цивилизации, она позволила слепым предрассудкам, с которыми выросла, низвести его до положения недочеловека, недостойного целовать даже ее подол, не говоря уж о губах. Не говоря уж о том, чтобы жить с ней, любить ее, жениться на ней, быть отцом ее детей. Сука!
Где-то в глубине души он знал это, хотя надеялся и молился, что ошибается, знал, что в конце концов та злополучная капля крови встанет между ними. Он знал, что она никогда не признается в холодном, безжалостном свете дня и общества, что любит раба. Цветного раба. Потому что ему было тяжело признаваться в этом даже себе самому. Эта малая примесь крови от предка, далеко-далеко отстоящего от него на генеалогическом древе, значила больше, чем его образование, воспитание, характер.
Эта крошечная примесь крови делала его чернокожим перед законом и обществом.
Лилейная мисс Лайла спала с мужчиной другой расы. Кем это ее делает? Или, скорее, чем, если ее благородная семейка и рафинированные друзья прознают об этом? В лучшем случае парией. В худшем падшей женщиной, проституткой, шлюхой.
Терзаемому злостью и горечью Джоссу хотелось раструбить об их связи всем и каждому без разбору. Как бы съежилась эта высокомерная маленькая сучка, когда свет узнал бы, какая она на самом деле пуританская лицемерка.
Но он джентльмен, пропади все пропадом, а джентльмен не хвастается своими победами, как бы гадко леди ни повела себя по отношению к нему.
Маленькая сучка была чертовски горячей. Она хотела его, как какого-нибудь самца, черт бы ее побрал, и в этом заключалась правда. И, возвратившись в скором времени в лоно семьи, она выйдет замуж за этого неотесанного фермера, Кита, или Карла, или как там его, если он не утонул. Но даже если утонул, она выйдет за кого-нибудь другого вроде него.
И каждую ночь будет лежать в объятиях своего мужа, терпеть его прикосновения и вспоминать те страстные ночи, которые были у них. Он станет ее безумной фантазией, и эта мысль еще больше бесила его.
Она будет носить кольцо другого мужчины, его имя и детей и при этом тосковать по нему. Но ханжеская лицемерка никогда не признается в этом, разве что, быть может, в глубине души, очень глубоко. Она никогда не придет к нему. Никогда.
Он цветной раб. Она белая леди.
Так обстоит дело, так она и свет понимают его, и ему лучше свыкнуться с этой мыслью, прежде чем он снова доберется до нее. Придушив ее, он ничего не добьется, разве что обеспечит себе место на конце веревки.
В любом случае он не хотел ее убивать. Ему хотелось шлепать ее до тех пор, пока она не сможет сидеть, заниматься с ней любовью до тех пор, пока она не сможет ходить, и как следует привязать ее к себе на всю оставшуюся жизнь.
Он любит ее, черт бы побрал все на свете! Любит так сильно, что, представляя ее с другим мужчиной, становится одержимым. Любит так, что ее предательство делает его буквально больным.
Что ж, вначале главное. Он уже сыт по горло этой историей с рабством. Не важно, кем были или не были его предки, он, черт побери, вернется в Англию при первой же возможности. А маленькая стерва может претворять в жизнь свои планы в отношении приятной, чинной, скучной жизни. Он желает ей успеха!
В тот вечер, когда тот же похожий на сморчка матрос, что приносил ему еду последние три дня, снова пришел, Джосс был на ногах и ждал у двери. Самым смиренным тоном, на какой только был способен, Джосс попросил перо, чернила и бумагу. К его немалому удивлению, ему их принесли.
И с угрюмой полуулыбкой он сел писать сильно отсроченное письмо своему первому помощнику по судовой компании в Англии.
Глава 43
На следующее утро «Красотка Беттина» вошла в порт Бриджтауна. Джосс знал только, что корабль бросил якорь в какой-то спокойной гавани. Их точное местонахождение ему сообщили лишь два дня спустя, когда трое моряков пришли выпустить его из арестантской, где он провел в изоляции почти шесть дней. К его безмолвной ярости, они застегнули наручники у него на запястьях, прежде чем повести наверх. Сейчас у него была ясная голова, и он мог идти без помощи.
Выйдя на солнечный свет, он остановился в проходе, моргая от слепящего сияния. Конвоир подтолкнул его в спину мушкетом, нетерпеливо побуждая идти дальше.
Когда глаза постепенно привыкли к яркому тропическому солнцу, он заметил четыре фигуры, стоящие возле сходней и наблюдающие за его приближением. Трое из них были мужчинами, один из которых, как ему показалось, был капитаном «Красотки Беттины».
Четвертой, осознал он, когда его конвоир остановил его в нескольких футах от маленькой группы, была Лайла. Она была модно одета в платье с глубоким вырезом из бледно-розового муслина, которое обнажало ее белые плечи и руки ниже маленьких рукавов-фонариков. Широкий пояс более темного розового оттенка был завязан под грудью. Лента такого же цвета была продета сквозь шапку бледно-золотистых кудрей, обрамляющих маленькое лицо. К его раздражению, мальчишеский стиль шел ей, подчеркивая хрупкое изящество черт, нежность кожи, мягкую голубизну больших глаз. Само ее очарование так бесило его, что ему немалых усилий стоило не оскалиться в ее сторону.