– Но вот это я считаю абсолютно невероятным. И читать такое просто невыносимо.
Да, это было и впрямь чудовищно.
Судя по тому, как были обезображены тела, а также судя по содержимому чанов, – перечитал про себя Диккенс, не переставая умиляться этой замечательной детали про чаны, – становится очевидно, что наши несчастные соотечественники вынуждены были прибегнуть к последнему, ужасающему средству – каннибализму, – чтобы только продлить свое существование.
– Это неправда, – заявила леди Джейн. – Полная чушь. Выдается за сенсацию и тем самым оскорбляет память великих сынов Англии.
Диккенс положил газету на место и внимательно посмотрел на собеседницу.
– Если мой муж и впрямь погиб, кроме меня некому защитить его честь от подобной клеветы. А если он жив, но версия доктора Рэя возобладает, как можно обращаться к важным персонам, да и вообще как после этого можно будет набрать людей, чтобы помочь в поисках?
И тут вдруг Диккенс осознал, что просто нужен ей, чтобы разгромить доктора Рэя. Чтобы положить конец чудовищным слухам о сэре Джоне, якобы поедающем своих друзей. Да уж, ехидно подумал Диккенс, это ж как плотно нужно было питаться сэру Джону, чтобы сохранить свою комплекцию.
– Надеюсь, вы понимаете, мистер Диккенс, о чем я? – прервала его мысли леди Джейн.
– Да, разумеется.
Еще бы он не понимал. Эта знаменитая женщина нуждалась в его помощи. Уж ему ли, чей отец угодил в тюрьму за долги, не знать, что такое позор. Это потом уже Диккенс устроился на фабрику, где наклеивал этикетки на баночки с гуталином. Это потом он стал газетчиком, много писал и ему повезло. Он чего-то добился в жизни – да что там говорить, он добился всего, и каждое слово этой леди было тому подтверждением. Вот оно, самое лучшее доказательство: вице-королевская персона просит у него то, чего нет и в помине у людей, наделенных властью. Его, сына должника, просят об услуге, за которую будут перед ним в огромном долгу.
– Разве можно верить подобным свидетельствам? – сказала леди Джейн.
– Да, разве можно верить свидетельствам этого хитрого крысеныша?
– В самом деле, – ошарашенно согласилась леди Джейн. – Так оно и есть. – Она вдруг умолкла, обращаясь к каким-то далеким, смутным воспоминаниям, а потом заговорила, словно повторяя заученное, нечто такое, что далось ей долгой и мучительной зубрежкой.
– Да, мы знаем, что крысы очень хитры, – медленно проговорила она. – Ну не станем же мы ставить знак равенства между цивилизованностью и животным коварством. Если гладить их по головке, они могут долго притворяться. Но при этом они способны на самый чудовищный обман, и…
Было видно, как она взволнована – она даже стала немного заикаться. Приняв ее состояние за горечь об утерянном муже, Диккенс был тронут: все это уже походило на нормальные человеческие эмоции. А вот то, что она разыгрывала буквально минуту назад, восхваляя сэра Джона, выглядело дико и даже смехотворно. Одной частью своей души Диккенс презрительно относился к таким историям. Но в то же самое время ему хотелось поучаствовать – покопать землю, возвести дамбу, чтобы не лило из всех щелей, возвести и укрепить эту эпическую стену – воспеть английское величие и благопорядочность.
– Я сделала все, что… – начала было она, но тут ей показалось, будто кто-то дергает ее за платье. Она повернулась, ожидая увидеть перед собой маленькую девочку в красном платье. Но в комнате больше никого не было. Один знакомый несколько лет назад прислал ей письмо с Земли Ван-Димена, в котором и рассказал, что случилось с Матинной.
Леди Джейн хотелось вскочить и выбежать из комнаты, хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас наполнил ей ванну и успокоил ее, пожалел. Прижал к себе. Ей так хотелось, чтобы ее продолжали дергать за платье. Она вспомнила ее красные одежды, ее хулиганистых попугаев, поссумов и змей. Пока Матинна была маленькой девочкой, она старалась, чтобы все считали ее лапочкой. Но она не была никакой лапочкой. Она деградировала долго и неумолимо. И при этом леди Джейн помнила мягкий взгляд ее темных глаз, мельканье ее босых ног – тогда она разгневалась на нее, а вот теперь ей все казалось в ней трогательным.
В письме друг однажды написал ей: «Добротой их судьбу можно только отсрочить, но изменить – невозможно».
Как мне одиноко, подумалось ей. Эти босые черные ножки… Она тогда сожгла письмо, а потом с ней произошло то, что было ей несвойственно. Леди Джейн заплакала.
Она подняла голову, вытянувшись в струну, и эта поза утихомирила ее безрассудное сердце, которое когда-то давно доставило ей столько неприятностей. Хотя она и опасалась, что великий романист сочтет ее злой и неприятной старухой, ей хотелось произнести эти слова, облечь их в форму здравого смысла.