Я закрыл глаза. В горле застрял комок.
— Не надо, — сказал Чарли.
Но желание уже трепетало на моих губах. Я не мог больше ждать. «Сейчас, сейчас, — думал я, — над Вифлеемом зажглась необыкновенная звезда».
— Том, — шептал Чарли, — ради всего святого!
«Да, ради всего святого», — подумал я и произнес:
— Вот мое желание: этой ночью, всего на один час…
— Нет! — Чарли дал мне пинка, чтобы я заткнулся.
— …пожалуйста, сделай так, чтобы мой отец был жив.
Каминные часы пробили двенадцать раз. Полночь.
— О Томас… — простонал Чарли. Его рука упала с моего плеча. — О Том…
Порыв ветра ударил в окно, снежная пелена точно саваном облепила стекло — и опять спала.
Входная дверь с грохотом распахнулась.
Снежный вихрь обрушился на нас ливнем.
— Какое грустное желание. И оно… уже исполнено.
— Исполнено? — Я резко обернулся и уставился на распахнутую настежь дверь, зияющую как отверстая могила.
— Не ходи, Том, — сказал Чарли.
Но дверь со стуком захлопнулась. Я бежал по улице, господи, как я бежал!
— Том, вернись! — Затихал вдалеке голос, тонущий в снежном вихре. — О боже, не надо!
Но в ту послеполуночную минуту я бежал и бежал как безумный, что-то бормоча, приказывая сердцу продолжать биться, крови — пульсировать в венах, и думал: «Он! Он! Я знаю, где он! Если мне ниспослан дар! Если желание исполнилось! Я знаю, где он должен быть!»
И по всему заснеженному городу вдруг зазвенели, запели, зашумели рождественские колокола. Их звон окружал, подгонял, тянул меня вперед, и я кричал, глотая хлопья снега, охваченный своим безумным желанием.
«Безумец! — думал я. — Он же мертв! Вернись!»
А что, если он ожил всего на один час сегодня ночью, а я к нему не приду?
Я оказался за городом, без пальто и без шляпы, но мне было жарко от бега, лицо покрылось соленой маской, которая хлопьями осыпалась от тряски при каждом шаге, пока я бежал по пустынной дороге под радостные колокольные переливы, уносимые ветром и затихавшие вдали.
Вслед за ветром я завернул за угол в эту глухомань, и тут передо мной встала темная стена.
Кладбище.
Я остановился перед тяжелыми железными воротами, оцепенело вглядываясь внутрь сквозь ограду.
Кладбище напоминало развалины старинного форта, взорванного несколько столетий назад, его надгробия стояли, глубоко погребенные под снегом, словно вновь наступил ледниковый период.
Вдруг я понял: чудес не бывает.
Вдруг я понял: этой ночью было всего лишь много вина, разговоров, глупых гаданий на кофейной гуще и еще мой беспричинный бег, если не считать моей веры, глубокой веры, что действительно что-то произошло здесь, в этом мертвом заснеженном мире…
И я был так переполнен голым зрелищем этих нетронутых могил и девственного снега, что с радостью готов был сам утонуть и умереть в нем. Я не мог вернуться в город, не мог посмотреть в глаза Чарли. Мне стало казаться, что все это было его грубой насмешкой, злой шуткой, результатом его сверхъестественной способности угадывать сокровенные желания другого и играть на них. Может, это он шептал у меня за спиной, манил обещаниями, подталкивал меня загадать это желание? Господи!
Я коснулся висячего замка на воротах.
Что за ними? Всего лишь плоский камень с именем и датами: родился в 1888, умер в 1957 — надпись, которую даже летом было трудно отыскать в густой заросли травы и под ворохом опавших листьев.
Я отпустил железную калитку и повернулся, чтобы уйти. Но в тот же миг ахнул от удивления. Из груди вырвался недоверчивый крик.
Я почувствовал: что-то есть за этой стеной, рядом с маленькой заколоченной будкой сторожа.
То ли это было чье-то слабое дыхание? Чей-то сдавленный крик?
Или просто ветер донес до меня частичку тепла?
Стиснув руками железные прутья, я напряженно вгляделся в темноту.
Да, вон там! Еле заметный след, словно птица села на снег и побежала между торчащими из сугробов камнями. Еще чуть-чуть — и я разминулся бы с ним навсегда!
Я завопил, разбежался, прыгнул.
Никогда, о, никогда еще за всю мою жизнь я не прыгал так высоко. Перемахнув через ограду, я приземлился на той стороне, в последний раз обагрив рот кровавым криком. Я с трудом пробрался к дальнему крылу сторожки.
Там, во тьме, укрывшись от ветра и прислонившись к стене, стоял человек с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками.
Я в ужасе уставился на него. Как безумный, я наклонился к нему, чтобы рассмотреть, убедиться.