Без Эвелины становилось хуже. С каждым днем я все чаще замечал, что мое тело начинало изменяться. Вечерами ловил себя на мысли, что с последнего момента, как принимал лириум, минуло уже слишком много времени. Я научился бороться с воспоминаниями и галлюцинациями, но на смену им пришло физическое недомогание.
Иногда непроизвольно и безо всякой на то причины слезились глаза, начинался насморк, как при простуде, все тело охватывал странный озноб, появлялась «гусиная кожа». В последнюю неделю, как раз перед возвращением Тревельян из Эмприз-дю-Лиона, Кассандра обратила внимание на то, что у меня начисто пропал аппетит.
Я стал испытывать навязчивое состояние напряжения, беспокойства и какой-то необычайно сильной тревоги. Всё то же самое было и раньше, но теперь приобрело совсем уж извращенную и совершенно невыносимую форму.
Я старался отвлечь себя. Устраивал проверки солдат и снаряжения, инспектировал казармы, производил учет оружия и доспехов, посещал кузницу и следил за ранеными в лазарете. Мои солдаты привыкли к тому, каким дотошным и внимательным порой становился их командир.
Но в последние два дня перед приездом Тревельян мне пришлось отказаться от частых выходов на улицу.
Головные боли усиливались от малейшей нагрузки, совсем не удавалось уснуть. Озноб начинал сменяться чувством жара, я страшно потел. Мне казалось, что на меня давят не только стены: само небо грозилось обрушиться на крепкие скайхолдские стены.
Поочередно, то в спине, то шее, то в руках и ногах появлялось ощущение неудобства. Мышечное напряжение провоцировало желание потянуться, словно я «отсидел» конечность.
Советники и раньше обращали внимание на мою привычку разминать шею, теперь же я мог вскакивать с постели посреди ночи, чтобы «расходить» ноги. Мне казалось, что мышцы скручивает и жжет. Движение снимало боль, но лишь на какое-то время.
В таком состоянии я был способен на любое насилие, преступление или ложь, лишь бы достать хоть щепотку заветного зелья.
Мне стали сниться сны, в которых я проделывал привычный процесс приготовления лириума для принятия внутрь, и однажды поймал себя на мысли, что вовсе не сплю.
Я стоял возле шкафа и держал в руках взятую с полки шкатулку. В ней находились все необходимые мне предметы.
Тяга стала непреодолимой, мои ноги подкосились, и я осел прямо на пол, так и не выпустив коробочку из рук. Я плакал как ребенок, обиженный на весь мир. Мне казалось, что это произошло со мной если не по воле Создателя, то по чужой вине или из-за какого-то страшного проклятия. Я был уверен, что кто-то хочет сжить меня со свету.
Я так долго не спал, лишь впадал «в забытье» на короткое время и почти не выходил из своей башни. Хвала Создателю, что я потрудился заблаговременно раздать все поручения.
Эвелина должна была вернуться утром. Этой ночью я видел, как в Скайхолд прибыли её гонцы.
Солнечный луч, проникший сквозь дыру в башенной кровле, осветил небольшой участок пола. Занимался рассвет.
Я вспомнил звонкий смех Тревельян и то, как неумело вел ее в танце на балконе Халамширала. Неожиданное облегчение, которое подарило это воспоминание, позволило подняться и добраться до стола. Я положил шкатулку, а затем глубоко вдохнул и несколько раз похлопал себя по щекам.
Ты хотел этого, Каллен. Теперь – расплачивайся за свой выбор.
Вспоминая о Святой Каре, как об одном из орудий в борьбе с магами, я проводил невольные параллели со своим нынешним состоянием. Выброшенный за борт, беспомощный и бесполезный – я мог сделаться инвалидом.
Как-то раз прямо на моих глазах несколько храмовников едва не свели счеты с жизнью в попытке добыть побольше лириума. В Церкви никто не сообщал, куда их потом отправили. Никто не говорил, что с нами станет без очередной порции лириума. Я знал, что по этой извилистой тропе мне придется идти с завязанными глазами. Святая кара поджидала за каждым поворотом.
Если бы не Тревельян, мне не удалось бы сделать ни единого шага.
Озноб усилился, пришлось одеться. В привычном доспехе и меховой накидке я почувствовал себя значительно лучше. Страшно было представить, насколько измученным выглядело мое лицо. Хуже, чем во время тяжелой болезни. Страдальческое выражение, тусклые, глубоко запавшие глаза, сухая, землисто-серого цвета кожа.
Я клевал носом, сидя за письменным столом. Хотелось встретить Эвелину как полагается, но от бессилия меня наконец-таки сморил сон.
— Каллен, милый ты мой…
Это был ее тихий голос? Я не знал. Даже не помнил, как в итоге оказался в кровати. И кто положил холодную тряпку мне на лоб?
— Тише, тише. Я здесь! — Теплая, чуть шершавая ладонь коснулась моей щеки и нежно провела по ней. Почему мне не удавалось открыть глаза? — Поспи, мой генерал. — Голос тихо усмехнулся. — Ты такой упрямый.
Я хотел сжать руку покрепче и сказать, что счастлив видеть Эвелину целой и невредимой. А потом признаться, как нуждался в ней все эти долгие недели одиночества.
Но губы дрогнули, и мне не удалось произнести ни слова.
— Тебе скоро будет легче, потерпи. И выспись уже, наконец, перестань упрямиться. Я никуда не уйду! — От Эвелины так приятно пахло. Яблоками и еще чем-то сладким, травянистым. Кажется, она заварила себе ромашковый чай.
Так не хотелось ее беспокоить! В ней было столько энергии, столько сил, что мне даже стало немного стыдно. Спустя мгновение я ощутил, как Тревельян осторожно прилегла на кровать рядом со мной.
Она же только приехала, едва с дороги, наверняка голодна и устала!
Словно читая мои мысли, Эвелина нежно прикоснулась губами к моему лбу.
Кризис миновал, озноб медленно покидал мое тело, возвращались силы, мышцы наполнялись энергией. Присутствие Тревельян или моя собственная воля были тому причиной?
Расплата за выбранный путь будет преследовать меня и дальше. Мои страдания не закончатся. Но, неожиданно для себя, я не испугался. Сжимая ее теплую ладонь своей, меня переполняла уверенность, что я смогу выдержать все испытания.