Жерар. Черт побери! Сделаем все, что сможем, а ежели мамзель будет удовлетворить не труднее, чем вас…
Мадемуазель де Шармантур. Смелее, господин Жерар (взяв лодочника за подбородок, она смачно целует его в губы).
Нежнуа. Дети, мы слишком много болтаем, давайте использовать имеющееся в нашем распоряжении время с большей пользой. Мадемуазель, так как здесь я распоряжаюсь своим богатством, то хочу вас спросить: кому вы отдаете предпочтение?
Мадемуазель де Шармантур (целуя Фирмена). Обоим, дорогая, возьму с закрытыми глазами любого, кого тебе будет угодно мне предоставить. (Она касается той части тела лодочников, какая чаще всего заставляет усомниться в способностях любовников.) Они оба прекрасны.
Нежнуа. А скоро вы скажете, что они великолепны; я никогда не бываю щедрой наполовину, так что вам предстоит изловчиться, чтобы попробовать сначала одного, а потом другого, по очереди… Полагаю, я не оскорблю юную высокородную особу, предположив, что она способна раскрыть объятия обоим…
Мадемуазель де Шармантур. Довольно слов. Если столь почтенная девица, как мадемуазель Нежнуа, может позволить себе эту двойную слабость, то уж такой ветренице как я, она простится непременно.
Нежнуа. Мне нравится, когда умеют договариваться с собственной совестью. Что ж, Жерар, начинай с нее… А мы, дорогой Фирмен, займемся нашим делом.
Исполняя приказ субретки, Жерар расстилает коврик и готовится к битве. Нежнуа же устроилась на мягкой траве, и Фирмен с радостью принимается обрабатывать пылкую субретку. Жерар, застеснявшись, поначалу не может удовлетворить капризную чтицу. Но когда та, крепко прижав его к себе, начинает его щекотать, целовать и покусывать, позволяя ему завладеть всеми ее прелестями, он, отбросив робость и позабыв, что перед ним вроде как знатная дама, отвечает на ее призыв и являет все свои таланты и умения.
Даже мадемуазель Нежнуа удивлена, насколько основательно знает дело ее юная товарка. Каждый из четырех то и дело старается бросить украдкой взгляд в сторону соседней парочки. На втором заходе резвые скачки очаровательных полушарий мадемуазель де Шармантур заставляют выскочить наружу резвого скакуна; но мадемуазель своей очаровательной ручкой без промедления возвращает неосторожно вырвавшегося дорогого гостя в предназначенную для него пещерку. Как только первый акт сей бурной пантомимы завершен, все тут же вспоминают о первоначальном замысле. Из объятий Фирмена мадемуазель Нежнуа переходит в объятия Жерара, а мадемуазель де Шармантур, как была с задранной юбкой, дабы не терять времени, отдается красавчику Фирмену. Он же с самого начала игры то и дело бросает взоры на самый прекрасный круп, который ему доводилось видеть в жизни, и в конце концов дерзко просит дозволить ему хотя бы коротко обследовать несравненный сей объект… Пребывая в благостном расположении духа, тщеславная девица наслаждается почестями, кои воздает ее прелестям неотесанный селянин Фирмен: оказывается, он знает толк в любовных уловках. Сладострастную женщину соблазнить легко: она любит, когда ею восхищаются. Вот и теперь, приняв самую изысканную позу, мадемуазель де Шармантур предоставляет возможность будущему партнеру разглядывать свои круглые, белые и упругие, подобные полушариям глобуса, сокровища. О, сколь почтителен поклон Фирмена, с какой страстью счастливый любовник метет землю шапкой, поклоняясь прельстительному заду…
Схватившись за тоненькие веточки, мадемуазель де Шармантур пытается удержать равновесие; однако удерживает она его недолго, и, упав на землю, находит вознаграждение. «Окажи мне любезность друг мой, — говорит она, вставая, своему обожателю, — посмотри как следует… я ощущаю жжение на левой ягодице… не впилось ли в нее несколько соломинок?»
— Я даже отсюда их вижу, — скандируя в такт движениям своего тела, произносит Нежнуа. — Собственно, соломинки — всего лишь предлог, чтобы побудить прекрасного селянина полностью удовлетворить свое любопытство.
Дабы завершить, наконец, подробный наш рассказ, и без того изрядно затянувшийся, скажем только, что во втором акте нашей пьесы заход был совершен дважды, что (по мнению мадемуазель де Шармантур) не шло ни в какое сравнение со скромными способностями виконта де Плантеза, не знакомого с возможностью двойного захода. Затем кавалеры пригласили дам в хижину, где заранее накрыли стол; сельский завтрак состоял из великолепных молочных продуктов и разнообразных фруктов, на которые счастливый край, где происходит действие нашего рассказа, особенно щедр осенью. Затем и дамы, и кавалеры позволили себе начать все сначала, совершив, однако, только по одному заходу; получилось, что каждая девица трижды воспользовалась услугами каждого ухажера, то есть получила по полдюжины излияний всего за два часа, что, согласитесь, нельзя не признать весьма и весьма приятным времяпрепровождением.
Только в десять вечера гребцы пристали к берегу в том месте, где обе девицы сели к ним в лодку; иначе говоря, обратно они плыли гораздо медленнее: во-первых, двигаться пришлось вверх по течению, а во-вторых, кровь счастливых лодочников не бурлила более и сил в их крепких руках поубавилось. Подплывая к берегу, девицы увидели, как слуги высыпали на террасу якобы подышать воздухом, а на самом деле поглазеть на их возвращение; поэтому, состязаясь друг с другом в искусстве лицемерия, они с надменным видом расстались со своими обожателями; впрочем, о дне и часе нового свидания условлено было по дороге.
Герцогиня еще не вернулась; она прибыла лишь спустя четверть часа и от души пожалела свою дорогую компаньонку, которой пришлось поскучать в замке в полном одиночестве.
А сколь невинно прозвучало признание обеих молодых женщин в том, что они отправились вдвоем на прогулку! Рассказ о сей прогулке стал ответом на нежное любопытство герцогини, исключительно далекой от мысли, что лодочники тоже могут быть мужчинами; следовательно, репутация чтицы и придворной субретки осталась незапятнанной и никто не мог их уличить в связи с мужланами. Сама же герцогиня провела время отнюдь не столь замечательно. Она проиграла в брелан и вдобавок заподозрила, что старая гарпия-маршальша вступила в сговор с племянником с целью обобрать ее. Мадемуазель де Шармантур, о которой неблагодарный виконт даже не счел нужным справиться, хотя точно знал, что она, будучи чтицей герцогини, живет у нее в доме, убедилась, что более не ревнует виконта, и перестала о нем тосковать; даже герцогиня разочаровалась в этом ничтожестве. Но — что еще важнее — добротные труды Жерара и Фирмена доказали нашей благоразумной девице, что можно жить в деревне и там, как и везде, вкушать любовные утехи, для коих нет никакой необходимости призывать графьев, маркизов, баронов или шевалье.
Надобно заметить, что во Франции дворянские титулы отменили, и все прекрасно без них обходятся.
Ретиф де Ла Бретонн. Порнограф, или Мнения порядочного человека о составлении нового устава для публичных женщин. Роман в письмах
Никола-Эдм Ретиф де Ла Бретонн (Nicolas Edme Restif de La Bretonne; 1734–1806) был сыном крестьянина (впрочем, крестьянина богатого; нажитое состояние позволило ему приобрести ферму Ла Бретонн, название которой его сын впоследствии присоединил к своей фамилии). Ретиф прошел путь от деревенского пастушка и типографского рабочего до автора нескольких сотен томов, и стал писателем, чья популярность в дореволюционной Франции могла сравниться с популярностью Жан-Жака Руссо (недаром Ретиф получил от современников прозвище Rousseau du ruisseau, что можно вольно, но более или менее точно по смыслу перевести как «Руссо для бедных»). Ретиф был графоман в самом высоком значении этого слова. Он писал много и во всех жанрах: в списке его сочинений присутствуют романы, пьесы и трактаты, сочинения нравоописательные и фантастические, проза моралистическая и эротическая. Перечислить даже самые основные произведения Ретифа в короткой заметке невозможно, но можно выделить главные свойства этих произведений. Пожалуй, их два: во-первых, своеобразная документальность. Ретиф описывал в своих произведениях собственную жизнь и жизнь своих родственников и знакомых по свежим следам и с поразительной подробностью. Его многотомная книга «Господин Никола, или Человеческое сердце без покровов» [ «Monsieur Nicolas, ou Le Coeur humain dévoile», 1797] — откровенный рассказ о собственной жизни (опубликованный, в отличие от «Исповеди» Руссо, при жизни автора). Его «Парижские ночи, или Ночной зритель» [ «Les Nuits de Paris ou le Spectateur nocturne», 1788–1793] — «моментальные снимки» жизни парижской столицы в предреволюционную и революционную эпоху. Но наряду с пристальным вниманием к реальности для Ретифа была характерна поразительная способность генерировать проекты переустройства мира, ставящая его в ряд величайших утопистов. К этой обширной серии относится и предлагаемый вниманию читателя «Порнограф», написанный раньше остальных утопических проектов. Нетрудно убедиться, что ничего порнографического в нем нет; речь, конечно, идет о публичных домах и о жизни проституток, но их быт Ретиф, знавший его не по чужим рассказам, предлагает упорядочить в лучших традициях моралистов. И эта его просветительская вера в то, что даже такую буйную и сомнительную сферу можно переустроить на разумных основаниях, чрезвычайно трогательна.