Что под платьем
— Мадам, сюда, пожалуйста, — говорит немолодая продавщица.
Она загораживает мне проход в примерочную, задернутую бархатным занавесом, в которую я собиралась было войти, и увлекает меня, не переставая улыбаться, в другой конец магазина.
— Сюда, пожалуйста. Правда ведь здесь лучше? Здесь уютней.
Я не разделяю ее мнения. «Уютный» закуток представляет собой нечто среднее между тамбуром и крошечным будуаром, зажатым между двумя стеклянными дверьми-распашонками, по нему гуляет сквозняк, сверху падает унылый тусклый свет.
— Когда у вас не хватает места в примерочных, мадам Р., почему бы не сказать прямо: «Все примерочные заняты»?
— О, боги! Что же вы обо мне подумали!..
Она воздела к небу сморщенные руки с накрашенными ногтями, и я услышала звон ее браслетов из черного дерева, дутого золота и искусственного нефрита, которые скользнули от запястья к локтю. Ее выцветшие, но проницательные глаза устремились было к потолку, но быстро вернулись обратно и, хоть и без настойчивости, вперились в мои. Она засмеялась, обнажив зубы и сверкнув металлической коронкой.
— Вас не проведешь, мадам. Вы из тех, кому надо всегда говорить только правду. Но говорить правду клиентке — это совершенно новое, необычное ощущение, как будто делаешь что-то запретное. А правда состоит в том, мадам, что у меня три примерочных салона в большой галерее, и все они пусты, но… О, боги!..
Снова звон браслетов, и мадам Р. проворно разворачивается на каблуках. Ей шестьдесят четыре, волосы выкрашены в темнокрасный цвет, фигура юной девушки, изящные ножки. Она не скрывает ни возраст, ни морщины и пользуется яркими румянами и помадой. Под румянами — пудра, на руках — браслеты, на теле — короткое черное платье с двумя оборками. Это элегантная пожилая женщина, которой удается не походить ни на старую сводню, ни на сумасшедшую старуху. Она продавщица, позволю себе так выразиться, до мозга костей. Будь в ней жесткость и важность или жажда власти, она могла бы управлять домом высокой моды. Но ее дар — изысканность, только изысканность. Ей нравятся долгие часы, когда нет покупателей, и кутерьма спешки, и богато убранные салоны. Ей доставляют удовольствие иронические замечания, сплетни, квадратик шоколада в четыре часа, украдкой выкуренная сигарета, кулек черешни. Она «прилично зарабатывает» и щедро кормит семью, одетую в добротную темную шерстяную ткань, традиционную строгую семью, из которой она сбегает каждое утро, сияя от предвкушения рабочего дня и сама себе в том не признаваясь…
— Мадам, вы будете меня ругать! — шепчет она с сокрушенной гримасой, от которой дряблая кожа под ее подбородком собирается в складки. — У меня действительно есть свободные примерочные! А я привела вас в продуваемый всеми ветрами закуток! Как это дурно с моей стороны! Но… я там больше не могу!
— Больше не можете? Что же случилось?
Она прикрыла обведенные черным веки, с усилием глотнула, как подавившаяся курица, и шепнула мне на ухо неожиданное, загадочное слово:
— Запах.
Внезапно она порхнула от одной двери к другой и сердито закричала: «Мадемуазель Сесиль, вы что, смеетесь надо мной? — и тут же томно проворковала: — Мадемуазель Андре, будьте так любезны, тройку для мадам Колетт!» Чтобы я могла сесть, она бросила на стул пелерину, золотисто-лунную с одной стороны, из тканого пурпура — с другой, и по-королевски наступила на нее каблуком. Как заправская актриса, она стала «развлекать зрителя» и вынудила меня задуматься над словом, внушавшим смутный ужас и интриговавшим…
— И что же это за запах, мадам Р.?
Она не заставила меня ждать и ответила резким тоном старой аристократки:
— О! Запах голой женщины, мадам!
— То есть? Ваш магазин одевает теперь кордебалет?
С жеманным видом поджав губы, Мадам Р. произнесла:
— Наш дом… одевает только высший свет, вы сами это прекрасно знаете. Высший свет и людей творческих.
Голос ее спустился в самый низ самого низкого регистра, она театрально округлила глаза с видом прорицателя:
— Запах, мадам, именно запах! Я сказала то, что сказала! И готова повторить это даже с ножом у горла! Я немало прожила и помню время, когда в залах нашего магазина можно было свободно перемещаться в любое время, не вдыхая иных ароматов, кроме корилопсиса или иланг-иланга[76]. Правда, порой это наводило на мысль о святошах… ну да ладно, неважно… Зато теперь, мадам, пахнет баней, просто баней!
Она схватила кусок парчи, зажатый меж двух створок шкафа, и начала им обмахиваться, точно веером, трагически опустив глаза с видом: «Я все сказала. Больше я с этим миром не имею ничего общего». Но так как я молчала, она снова распахнула веки и торопливо заговорила:
— Что же вы хотите, мадам. Раньше женщина носила белье, великолепное хлопчатобумажное белье, которое впитывало испарения. А теперь? Она стаскивает с себя платье, выворачивая его наизнанку, как потрошеного кролика, и что же вы видите? Это бегун на дистанции, мадам, в коротких штанишках. Подмастерье булочника у раскаленной печи. Ни рубашки, ни панталон, ни нижней юбки, ни комбинации, разве что бюстгалтер — вот-вот, разве что бюстгалтер… Перед тем как зайти в магазин и начать примерять одежду, эти дамы ходили пешком, танцевали, закусывали, потели… тут я, пожалуй, остановлюсь… А их утренняя ванна, это было так давно! И что же, платье, которое они весь день носили на голое тело, чем же оно пахнет? Платье, за которое уплачено две тысячи франков! Да боксом, мадам! Чемпионатом по фехтованию! «Двенадцатый раунд, дышите глубже…» О боги, боги!
Она всплеснула руками, делано вскрикнув. У некоторых женщин это своего рода тик, который удачно копируют мужчины, изображающие женщин. Но мадам Р., похоже, и в самом деле сделалось дурно, у нее побелел нос. Я вспомнила одну давнишнюю портниху-корсетницу, которая из-за пахучих испарений своих клиенток не могла питаться дома и ходила в ресторан…
В поле моего зрения возникла манекенщица, этакий высокий белобрысый парень с выбритым затылком и челкой, свисающей до бровей. На груди, под вечерним шелковым платьем телесного цвета, у нее виднелись два слабо выступающих острых рельефа, свидетельствующих о том, что она без белья. Ничтоже сумняшеся, она задрала подол и достала из чулка газовый лоскуток цвета фуксии, чтобы основательно в него высморкаться. Ее жест показался мне комичным и напомнил репетицию одной пьесы. Автор хотел, чтобы злодей сорвал с инженю платье. В воображении шестидесятилетнего драматурга героиня должна была трепетать, как смятая белая роза, и прижимать к себе дрожащую белоснежную пену кружев нижнего белья… И вот на репетиции, вместо снежной пены из под платья героини появились коротенькие шелковые штанишки шафранного цвета, натянутые резинки пояса для чулок и край короткой шафранной комбинашки с огромной, размером с тулью, монограммой. Рабочие сцены покатились со смеху, зато автору было не до смеха…
76
Корилопсис — кустарник, произрастающий в Гималаях и цветущий в мае-апреле; его душистые цветы используются в качестве составляющего элемента духов. Иланг-иланг — душистое дерево, из его желтых цветков делают эфирное масло, применяемое в качестве афродизияка и в косметологии.