Чтобы скрыть волнение, она положила руку на гладкий деревянный подлокотник. Понемногу к ней возвращалась уверенность. Сириус совсем не изменился, ну разве чуть-чуть, будто прибыл прямиком из ее детства. Тогда Рут виделась с ним довольно часто и ненавидела его даже больше, чем Командора. Все в нем ее возмущало. В то время Сириусу, вероятно, было лет сорок. Он единственный интересовался ею, разговаривал, всегда находил, если она пыталась спрятаться, — можно было подумать, он ее преследует. Ей не хотелось ему отвечать, и его это раздражало. Он все так же, как и раньше, гримасничал — внезапно кривилась нижняя губа. Как же ему удалось так сохраниться? Он совершенно не постарел. Или, может, никогда и не был молодым.
Взгляд Сириуса остановился на опрокинутой корзинке с рукоделием — иглах, пакетиках с нитками, которые Рут не успела собрать.
— Вы выглядите такой слабой, — проговорил он.
У нее достало сил оказать сопротивление:
— Женщина никогда не бывает слабой. Она умеет перестраиваться, чего нельзя сказать о мужчинах. В конце концов когда-нибудь это становится понятно.
— Женщину делает мужчина, мадам Ван Браак.
Сириус опять сделал свою гримаску — дразнил ее, как и раньше. Несмотря на исключительную воспитанность, доверенное лицо Командора могло своими замечаниями внушить настоящий ужас. Но он уже сменил тему:
— «Дезирада» снова открыта.
— Мне-то что до этого?
— Вы постарели, мадам Ван Браак. Раньше вы не были такой язвительной.
— Когда раньше? Когда мне было двенадцать лет? Или после…
Она хотела сказать «после смерти Ирис, смерти отца», хотела обвинить его, Сириуса, и Командора. Но вовремя опомнилась:
— Сколько раз мы виделись? Что вы знаете обо мне, если не считать того, что написано в нотариальных бумагах? Вы думаете, что каждый раз, когда вы уезжаете с «Дезирады», жизнь здесь замирает? Но мы живем и без вас, знаете ли, и тут не замок Спящей красавицы.
Сириус сделал забавный жест, означавший, что он в этом сомневается, и произнес:
— Два вечера подряд Командор устраивает на «Дезираде» праздник. Будет петь его гостья, мадам фон Крузенбург. Ему хотелось бы, чтобы вы пришли… — он положил на стол приглашение, — с вашей дочерью.
— Юдит здесь нет.
— Праздник состоится послезавтра вечером. Она успеет вернуться.
— Нет.
Его губа вновь дернулась:
— Мне говорили, у вас живет пансионер?
— Настали трудные времена.
— Командор просил вам помочь.
— И какой же ценой?
Не вставая, Сириус придвинулся к ней:
— Приходите послушать Крузенбург с этим молодым человеком, живущим у вас, и вашим другом профессором Корнеллом.
— От вас ничего не укроется.
— Провинция, мадам…
Он был уже совсем рядом с ней.
— У нас будет Констанция фон Крузенбург, — тихо говорил он, — и Дракен, дирижер. Приходите, мадам Ван Браак, приходите, даже без Юдит. Приводите ваших друзей. Это будет чудесно. Чудесно, как всегда…
Внезапно загудело пламя в камине. Рут даже не вздрогнула. Вкрадчивый, обманчивый голос загипнотизировал ее. Она вспомнила пышные празднества прошлых времен, времен Ирис и молодого Командора, несколько теплых летних месяцев, когда весь мир, казалось, был переполнен счастьем.
— Мы придем, — сказала Рут.
Она уступила. Сириус склонился перед ней и взял ее руку. Их взгляды скрестились. Возможно, все дело было в отблесках пламени, но Рут показалось, что зрачки у него красные; однако прикоснувшиеся к ее пальцам губы были холодными, как у мертвеца.
— Увидимся на вечере, — прошептал он и удалился.
Сколько времени прошло между уходом Сириуса и появлением виконта, Рут так и не поняла. Ее охватило странное ощущение, словно она вернулась в детство. Едва речь зашла о Командоре, время словно изменило свой ход. Оно растянулось до бесконечности, а затем вдруг замелькало так быстро, неумолимо, напряженно, что она просто опешила. Увидев Сириуса, Рут почувствовала, что возвращается в прошлое. Миновало семь лет с тех пор как «Дезирада» открывалась во второй раз, но тогда, согласившись, как сегодня, на подобное приглашение, она чувствовала лишь безразличие. В тот раз ей только хотелось сохранить приличия, удовлетворить любопытство, вновь увидев знакомые места и сравнив их с образом, сохранившимся в ее памяти, а потом сразу уйти. Рут плохо запомнила лицо Командора. Он тоже тем вечером казался отстраненным, отсутствующим, измученным какой-то другой заботой, а не деньгами, которые она была ему должна, и очень далеким от воспоминаний об Ирис. Юдит он едва удостоил взглядом, а на следующий день уехал. Но на этот раз, чувствовала Рут, все будет по-другому. Потому что здесь Крузенбург. Кто откажется послушать оперную диву на частном концерте, где нет толкотни и столичной толпы? Малколм наверняка будет рад приглашению — он давний ее обожатель. Что касается Тренди, тот тем более воспользуется случаем.
Сириус не сказал и трех слов, как она уже знала, что согласится. И почти сразу он упомянул про Юдит. Но это неважно, потому что дочь далеко. Единственный, кто удивится, — будет Тренди. Прежде чем передать приглашение, придется рассказать ему о «Дезираде», об Ирис, вновь вспомнить ту старую историю. Хватит ли у нее сил? И как начать? И нужно ли посвящать его во все? С Малколмом все было гораздо проще. Но этот молодой человек немного диковат, да и знает она его недостаточно хорошо…
С минуту Рут неподвижно сидела перед чайником, положив руки на его нагретые фарфоровые бока. Она тщетно пыталась придумать первую фразу, вступление, одно из тех безликих слов, потихоньку подводящих к откровениям. Но в голову ничего не приходило. От затруднительного положения ее избавил приезд д’Аржана. В тот момент, когда она услышала, что перед виллой затормозил его огромный лимузин, в гостиную вошел Тренди. После визита Сириуса его горе, служившее поводом ускользнуть от скелетов, вызвало у нее улыбку:
— Я забыл шарф…
И поскольку он заметил в ее глазах насмешливый блеск, ему пришлось взять себя в руки.
Д’Аржан не собирался оставаться надолго. Рут попросила Тренди задержаться и представила мужчин друг другу. Тренди с изумлением наблюдал за этим, еще очень подвижным, несмотря на свои шестьдесят, человеком, явившимся в сопровождении юного рыжего дружка, несшего двух черных кошек, которых, вероятно, из-за их цвета звали Стикс и Молох.
— Ваши котята подросли, — заметила Рут, протягивая виконту переплетенные книги. — Скоро вам придется оставлять их дома, когда вы куда-то выезжаете. А то они как-нибудь сбегут.
— Этим животным нужен свежий воздух. Воздух и впечатления. И возможность видеть других созданий, а не только меня и Питера. Только Лета избавлена от обязанности сопровождать меня. Сами знаете почему, милая моя. Человеческая жестокость сделала ее больной. У нее насморк и разнообразные аллергии…
— А эти клички, которые вы им дали… Вы не могли подобрать что-нибудь попроще?
— Кошка — подруга дьявола, дорогая Рут. Она его представитель на этом свете. Или, вернее, на том, если взять точку зрения Сатаны. Вот я и дал им инфернальные имена. К тому же эти животные черные. Абсолютно черные. Вам известно, что это большая редкость?
— Я знаю. Но в этом нет ничего удивительного. Теперь вся эта дьявольщина в большой моде.
Д’Аржан сделал вид, что не расслышал ее последних слов, и склонился к одному из котят на руках Питера Уолла.
— Ах, Стикс, мой красавчик Стикс…
Тренди абсолютно ничего не понимал и удивлялся, почему Рут говорит таким серьезным тоном. У ее посетителя все выглядело вычурным — одежда, речь, интонации, можно было подумать, он кого-то изображает. Д’Аржан тем временем вынул из сумки нуждавшийся в починке четырехтомный карманный словарь, который он хотел получить обратно в переплете из зеленой кожи и с золотым тиснением.
— Ах! Этот праздник! — как бы невзначай сказал он. — Он обещает быть восхитительным. Вы, разумеется, пойдете, дорогая Рут?
Она не ответила. Тогда виконт окинул взглядом гостиную:
— Но где же Юдит?
Тренди задрожал и постарался сконцентрироваться на портрете капитана Ван Браака.
— Юдит уехала.
— Уехала? Куда?
— В Париж. Учиться.
— Но это просто безумие. Вы должны ее нам вернуть. Юдит — это сорняк.
— Сорняки, как вы знаете, заполняют мир. Очень хорошо, что она уехала. Она молода и свободна.