И подумать только, я понятия не имела, что он с самого начала трахает мою, с позволения сказать, лучшую подругу! Сука! Ублюдок! Почему он сказал, что это не моя вина? Неужели тут кроется какая-то психологическая хитрость с целью навести меня на мысль, что в самом деле я как раз и виновата?
Я стала думать о ней, своей лучшей чертовой подруге. Ей было двадцать шесть лет, на два года больше, чем мне, она не отличалась смелостью или представительной внешностью со своими невыразительными, редкими, растрепанными светлыми волосами, завязанными на затылке конским хвостом. Мои роскошные светлые, распущенные волосы были густы и завивались. Что же, черт подери, в ней есть такого, чего нет у меня? Чем она привлекала? Должно же в ней быть нечто, раз она увела у меня мужа. Но что?
Она была чувственна, хорошо образована и считалась моей подругой. Я даже мысли не допускала, что она может предложить свое тело Джиму и за моей спиной станет спать с ним. Я никак не могла представить, что муж изменит мне, да еще с Кэролайн! «Она сука, — решила я, — шлюха, легкомысленная девица». Но она увела Джима.
В доме было тихо. Лишь мои думы, вихрем проносившиеся в голове, думы о ненависти и мести, нарушали спокойствие. «Теперь здесь навсегда воцарится тишина, раз этот дом перестал быть супружеским очагом», — размышляла я, однажды вечером сидя в гостиной. Мы собирались завести детей, по крайней мере я так думала. Видно, топот маленьких ножек меньше всего приходил Джиму на ум, когда он вводил свой торчавший член во влажную щель Кэролайн и награждал ее своей спермой — спермой, которая принадлежала мне.
Одна я чувствовала себя так, будто нахожусь в вакууме. В огромной, черной дыре — пустой, бездонной, бессмысленной. Через месяц я почувствовала себя еще хуже. Я напрасно думала, что время исцелит мои раны, снимет боль. Еще одна записка, живо описывавшая каждую деталь того, как Джим и Кэролайн предаются любовным утехам, лишь обострила мой гнев, ненависть и горечь.
Стараясь забыть случившееся, я совершала длительные прогулки. Я сидела в парке и смотрела на пары, которые гуляли, взявшись за руки, и возненавидела их за взаимную любовь. Я наблюдала за парами, которые в супермаркетах, как и мы раньше, делали покупки на выходные дни, и испытывала отвращение к самой мысли о браке. Меня преследовали навязчивые идеи. Горечь поедала меня изнутри, появилось желание разрушать взаимные отношения. Если я ни с кем не встречаюсь, то другие не должны и подавно.
Я начала писать анонимные письма Кэролайн, в которых злобно врала, что Джим ей изменяет. Чтобы унять боль, я утверждала, что он посещает не только ее прелесть. Я ярко описывала, как его пенис входит в щели других женщин, как их липкие соки сверкают на его стержне, пока он трахается за ее спиной.
Конечно, она догадалась, что эти письма — моих рук дело, но мне было все равно. Мне становилось легче при одной мысли, что я заронила в ее душу семена подозрения. Семена, которые дадут всходы и, словно плющ, обвивающий дерево, задушат эту суку!
— Скоро ты найдешь себе хорошего человека, — утешали меня довольные собой замужние подруги. Любопытно, как проявляется человеческая природа, как люди получают удовольствие от несчастий других. Возможно, моя печаль напоминала им о том, как они счастливы? Они не лишились мужей, любви, плотских наслаждений. Я же лишилась всего.
Мои подруги начали жалеть меня. Они забегали на чашку кофе, стараясь подбодрить меня, все время говоря глупости. Полагаю, они желали мне добра, но я чувствовала, что им очень хочется скорее выведать мое настроение, нежели бескорыстно помочь. Я чувствовала себя уродом на арене цирка во время парада, а они все приходили посмотреть, показать на меня пальцем. Сполна насмотревшись на меня, они, смеясь, уходили домой и отпускали шутки в мой адрес.
Однако еще тяжелее стало переносить не моих так называемых подруг, а записки, безжалостные записки, сообщавшие откровенно и во всех подробностях то, что Джим с этой сукой вытворяли в постели. Я знала, что Кэролайн не стала бы опускаться до подобного сумасшедшего поведения. В конце концов она победила, завладев Джимом. Единственной целью таких записок было посыпать соль на мои раны.
Я понимала, что мне надо стряхнуть подавленное настроение. Назло счастливым парам, жалостливым женам, запискам надо было овладеть собственными эмоциями, перестать думать о Джиме и той суке. Вдруг так и произошло. Исцеление совершенно неожиданно началось одним субботним вечером, когда на моем пороге появился Тони, держа в руках отвертку.