– Ну да, разные безделушки. Я не знаю, может, керамика, вазы, твои рисунки или раковины, которые вы находили на берегу. Хоть что-нибудь. – Джулия поставила вымытую чашку в сушку, повернулась и показала рукой на стену. – На этих полках, наверное, что-то стояло при ее жизни. А сейчас дом выглядит как будто… нежилым.
Дик сложил руки на груди.
– Мама еще до болезни убрала все перед тем, как мы уехали отсюда в конце сезона. Чтобы не пылилось. И потом, здесь водятся мыши, мог залезть кто-то.
Он повернулся, чтобы уйти на веранду, надеясь, что Джулия оставит эту тему.
– Давай достанем хотя бы часть из них и расставим по разным местам. Это очень украсит дом. Мы вложили в него столько труда, хотелось бы придать ему более нарядный вид.
Дик остановился в дверях. Каждый год в начале лета все эти безделушки, дорогие сердцу его матери, вынимались из коробок и занимали свои привычные места. А в сентябре снова убирались – до следующего сезона. Вся история этого дома, история его жизни, отраженная в поделках из дерева, в керамике, в восковых фигурках и еще Бог знает в чем, хранилась в тех чертовых коробках.
Он не хотел вынимать их оттуда. Не хотел, чтобы они напоминали ему, как выглядел дом, когда его мать была жива. Но ее уже нет, зачем же делать вид, что все осталось по-прежнему?
– Нет смысла, – жестко сказал Дик. – Мы уедем отсюда через неделю.
Джулия подошла к нему и дотронулась до его руки. Дик почувствовал тепло ее пальцев через рукав фланелевой рубашки и едва удержался, чтобы не отдернуть руку.
– Дик, у моей мамы болезнь Альцгеймера. Она уже не узнает меня. Но каждую неделю я пишу ей длинное письмо, которое ей читает медсестра. Мне кажется, что я буду продолжать писать ей эти письма даже после ее смерти. Это поможет мне думать о ней как о живой.
Джулия говорила с трудом, голос ее, обычно легкий, мелодичный, звучал сейчас глухо. Дика тронула ее эмоциональность, и он бы хотел поддержать в Джулии это состояние. В этот короткий момент она сказала ему о себе больше, чем за всю неделю, что они прожили здесь. Но он не мог. Только не на эту тему.
Дик повернулся к Джулии.
– Мне очень жаль, что твоя мама больна. И я рад, что ты нашла для себя выход.
– Но ты попробуй. – Устремленные на него глаза Джулии были серьезны. – Ты удивишься, когда поймешь, что, глядя на вещи, которые принадлежали твоей матери, чувствуешь себя ближе к ней.
Дик покачал головой. Горечь утраты снова кольнула его острым ножом в сердце.
– Мне не нужны никакие напоминания. Я думаю, это нетрудно понять.
Джулия собралась, видимо, возразить, но передумала. Выражение ее лица сразу изменилось.
– Да. Хорошо. Извини.
Дик взял ее за плечи. Он уже забыл о своей боли и теперь хотел облегчить ее страдание.
– Ты не согласна со мной. Скажи это. Ну давай, не стесняйся.
– Это не мой дом. Ты прав.
Дик сжал пальцы, лежащие на плечах Джулии, словно хотел выдавить из нее признание.
– Ты считаешь, что не прав я. Думаешь, что я во всем не прав. Скажи это вслух.
– Нет! – резко ответила Джулия.
– Черт возьми, Джулия, скажи, что ты думаешь обо мне!
Она вскинула голову. С ее глаз спала непроницаемая пленка, сейчас они сверкали гневом и страстью.
– Хорошо. Прекрасно. Если ты так хочешь, я скажу. Ты похоронил свою мать, но не даешь ей умереть. Ты считаешь, что, если не будешь думать о ней, она вернется? Возможно, ты даже винишь себя в ее смерти, потому что сделал не все, чтобы вылечить ее. То, что медики не смогли этого сделать, не имеет значения. Ты ведь необыкновенный!
Руки Дика упали с ее плеч. Слова Джулии прошлись наждаком по его душевным ранам, обнажив горе и чувство вины, которые, как ему казалось, он уже пережил.
Джулия ткнула пальцем в его грудь.
– Лично я не хочу обманывать себя по поводу своей матери больше того, что уже сделала судьба. Настанет день, когда ты вдруг поймешь, что тебе трудно вспомнить, как она выглядела, как звучал ее голос, ее запах. Ты будешь стоять в этом приятном вакууме и задавать себе вопрос: «Откуда я взял, что моя мама навсегда останется в моем сердце, если я предам ее забвению?»
Дик уставился на Джулию. Он лишился дара речи – отчасти потрясенный ее душевной силой, отчасти из-за внезапно возникшего страха.
Джулия подошла вплотную к нему, она дрожала от гнева. Дик отступил.
– Видишь? – горько произнесла она, взмахнув рукой. – Это то, чего ты усиленно добивался. Раздражение, и все эти обиды между нами… Ты считаешь, так лучше?
Дик медленно кивнул, избавляясь от странного отчаяния.
– Да, я считаю, что так лучше.
– А я ненавижу это! Это уродливо и причиняет боль.
– Но это реальность, – возразил Дик, все еще надеясь убедить ее в своей правоте. – Это то, что случается в жизни. Ты не хочешь обманываться насчет твоей мамы и в то же время постоянно обманываешь сама себя.
Джулия шумно вдохнула и горько рассмеялась. Ее презрительный взгляд убил бы Дика, если бы за ее смехом не скрывалось смятение.
– Я сама знаю, какой бывает моя жизнь. Ты не мой учитель, а я не твоя ученица. Ты всего-навсего мужчина, а я, честно говоря, до смерти устала от вас.
Джулия нажала на ручку двери, вышла на улицу и быстро пошла между деревьями. Дик бросился за ней, но на пороге вдруг остановился, оперся руками о косяк и смотрел, как Джулия исчезает в густой листве. Он понимал, что зашел слишком далеко. Если он сейчас последует за Джулией, то потеряет ее навсегда.
Дик вернулся в дом. Джулия сама должна решить, что ей делать, и вернуться к нему открытой и свободной или – навсегда отгородившейся от него.
Ему остается только ждать, черт возьми.
Джулия быстро шла по заброшенной тропинке, начинавшейся за домом. Она двигалась на пределе своих сил, не разбирая дороги. К лицу постоянно липла паутина, Джулия на ходу сдирала ее, но невидимые нити упрямо приставали к пальцам. Джулия тяжело, прерывисто дышала, в легких покалывало, у нее болели икры, но останавливаться она не хотела. Не могла.
Внезапно нога подвернулась на торчавшем из земли корне, колено пронзила острая боль. Джулия проскакала несколько ярдов на одной ноге, но, почувствовав небольшое облегчение, снова устремилась вперед.
Теперь налево. Джулия свернула на тропинку, которая вела к морю. Она сбавила скорость, лавируя между колючими елями. Ее прерывистое дыхание, больше похожее на приглушенные рыдания, растворялось в лесной тишине. Джулия пересекла крошечную поляну и устремилась к морю. Ей хотелось вырваться из лесного плена, убежать подальше от дома, который давил на нее, и от Дика со всеми его непонятными требованиями. Она хотела вдохнуть полной грудью широту и простор моря.
Дик хотел от нее слишком многого. Слишком. Джулия сползла с крутого обрыва, не заботясь о том, что испачкает одежду. Он хотел все, а взамен не обещал ничего. Он думал, что может приоткрыть ее, как старую консервную банку, и посмотреть, стоит ли открывать ее до конца.
Джулия ступила на неустойчивые камни и едва не упала в воду. Испугавшись, она замерла на месте, хватая ртом воздух и силясь не заплакать. Слезы – признак слабости, а она не хотела, чтобы ее видели плачущей даже чайки.
Дик сводил ее с ума. Она злилась на него и отчаянно хотела его. Ее притягивало в нем буквально все. Его глаза, тело, его мягкость, его спокойная решимость вытащить из нее то, что он считал лучшим в ней. Дик был самым соблазнительным мужчиной из всех, кого она знала, потому что от него исходили надежность, доверие и цельность.
Он отложил в сторону свою боль и горе, чтобы подбодрить ее и заставить быть такой, какой видел ее в своем воображении.
Почему он не оставит ее в покое?
Из глаз Джулии потоком полились слезы, лицо перекосила гримаса страдания. Что, если она не сможет стать такой, какой он хочет ее видеть? Или того, что он увидел в ней, вообще не существует?
– Почему он не оставит меня в покое?!! – крикнула плачущая Джулия, глядя на море.
С воды поднялась стая испуганных бакланов. Рыдания Джулии смешались с истерическим смехом. Господи, на кого она сейчас похожа! Пыльная, грязная, из носа течет, косметика размазана по лицу, и она не то плачет, не то смеется.