Вложив шпагу, он подхватил свой камзол и, спотыкаясь, вышел из клуба. Никто не попытался остановить его.
Теперь Эсмонд окончательно пришел в себя. Ночной ветер холодил его бледное лицо, но не мог остудить тот адский жар горя, который пылал внутри. Он прижал ко лбу сжатый кулак.
— Господи, Господи, что я наделал?! На этот раз со мной точно все кончено!..
Вернувшись домой, лорд разбудил одного из слуг и приказал ему оседлать лошадь. Не переодевшись, он поскакал по Моллу к окраинам Лондона. Выехав на сельскую дорогу, Эсмонд пустил лошадь галопом. Он скакал, как сумасшедший, с непокрытой головой, теряя разум от кипевших в его душе чувств. Через милю или две лошадь споткнулась на выбоине и неожиданно скинула с себя Эсмонда. Он помнил, как падал из седла, но больше ничего! Лошадь ускакала дальше.
До самого рассвета Эсмонд лежал без сознания на дороге, истекая кровью, которая сочилась из рваной раны на голове. Полная луна освещала эту страшную картину.
Там его и нашли два доминиканских монаха, которые шли на рынок из своего маленького монастыря в Клемфорде. Обитель была расположена на берегу реки. Это был один из тех немногих религиозных центров римской католической церкви, которые еще оставались в Англии после Реформации, несмотря на неодобрительное к ним отношение царствующей королевы.
Монахи принесли Эсмонда в свою обитель. Целый день он пролежал без сознания в монастырской келье. За ним ухаживали его спасители.
Очнувшись, он не покинул монастырских стен и оставался здесь целых полгода.
Глава пятая
Через шесть месяцев Эсмонд покинул приют монахов, решив отправиться домой. Был блекло-серый декабрьский день.
Настоятель проводил его за обитые дубом ворота монастыря. Это был пятидесятилетний человек с важным лицом, который казался, однако, почти ровесником Эсмонда. За последние полгода граф очень изменился. На его лице теперь не осталось и следа от прежнего летнего загара. Пряди мягких каштановых волос стали такими же седыми, как у настоятеля монастыря.
Одет Эсмонд был просто: широкое платье с накидкой и высоким выступающим воротником, закрывавшим подбородок. На лице было строгое выражение. Граф выглядел уставшим и пережившим горе человеком.
— Благодарю вас, отец, за гостеприимство и доброту, — сказал он, прощаясь с настоятелем монастыря.
Тот ответил:
— Ступай с Богом, сын мой, и да наставит тебя Господь наш Иисус Христос на путь истинный, и да позаботится о твоей душе, которая временно заключена в презренную плоть.
Эсмонд запомнил эти слова, а его экипаж тем временем уже выезжал на неровную сельскую дорогу. Он достал из кармана несколько писем, среди которых были два послания с королевской печатью.
В первом письме ее величество выражала свое крайнее недовольство его ссорой с Сентхиллом. Она писала, что понимает мотивы дуэли, но считает, что этим поступком он запятнал славное имя Морнбери.
За этим упреком последовали другие. Анна собственноручно писала это письмо. Почерк у нее из-за болезни был крайне неразборчив, но у Эсмонда была куча времени на то, чтобы не спеша разобрать королевское послание. Чтение письма доставило ему немало горьких минут. В конце королева приписала, что с неодобрением относится к папству и потребовала от Эсмонда, чтобы он покинул римских монахов сразу же как поправится.
Эсмонд написал в ответ, что умоляет понять, что без Доротеи его жизнь потеряла всякий смысл и что он желал бы удалиться от суетного мира и постричься в монахи.
Второе письмо королевы было резче, она категорически запретила ему думать о вступлении в братство под страхом немедленной ссылки. Ее величество выразила настоятельное желание, чтобы Эсмонд вернулся в Морнбери и зажил достойной жизнью подобно своему отцу. Королева писала, что дает ему еще месяц сроку, чтобы оплакать умершую Доротею, но в новом году он должен будет найти себе другую невесту. Ослушание, добавила она, грозит ему тяжелыми последствиями.
Никогда прежде молодой Морнбери не слышал от королевы, которая в прошлом всегда терпимо относилась к своему любимцу, столько упреков и угроз.
Прошлым вечером сильно подморозило. Порой экипаж несколько заносило в сторону, то и дело какая-нибудь из лошадей в упряжке спотыкалась и оступалась. У форейторов было много работы, поэтому они кричали и ругались, не переставая.