Я бы никогда не обнаружил этого человека, если бы не услышал ее смех. Летом трава на равнинах становится такой высокой, что человек может почти спрятаться. Ребенок, конечно, может. И эта была скрыта с неба, но я услышал ее булькающий смех и наклонился, чтобы посмотреть.
Казалось, она прыгает, поет и развлекается сама с собой. Прижавшись горлом к земле, я попытался притвориться, что я всего лишь темный смельчак, и наблюдал за ней, пока солнце почти не село. Когда она отправилась домой, я последовал за ней так далеко, как, по моему мнению, мог, не попав в плен к ее племени. И на следующий день, и на следующий, я снова находил ее играющей в траве в одиночестве, и, обладая способностью хищника прятаться на виду, я наблюдал за ней снова и снова.
Я остановился только тогда, когда меня вынудили. Мой дракон и дракайна (мой отец и мать) пришли в ужас, узнав, как близко я подошел к человеку.
— Разве не странно, что ты потом нашла меня все эти солнца и луны позже? — громко я бормочу. — Я был уверен, что ты не знала, что я был там. Почему ты искала мою компанию?
Глаза цвета нагретой солнцем скалы встречаются с моими и скользят ко рту. Туда, где кончики моих зубов не покрыты чешуей на губах.
Я поднимаю голову.
— Почему у меня такое чувство, что ты не понимаешь ни единого сказанного мной слова?
Ее взгляд снова возвращается ко мне, а затем она снова смотрит на мой рот. Ее грудь поднимается и опускается, и я сосредотачиваюсь на том, как расширяется ее нос, обрамленный двумя маленькими, почти прозрачными перепонками. Я слышал, что у людей наихудшее чувство — обоняние, а также зрение и слух. Интересно, верно ли это в отношении этого человека.
Ее глаза метнулись в сторону. В мгновение ока я чувствую, что она готовится сбежать от меня. Она напрягается — ее намерения очень ясны, хотя, кажется, этого не осознает.
«Ты, должно быть, еще очень юна. Из тебя получится ужасный охотник».
Когда она уворачивается от моего когтя на большом пальце и пытается убежать, я готов. Я просто хлопаю по ней сложенными лапами, прижимая ее к полу пещеры.
Она визжит, и я чувствую давление на мой большой палец.
Она пытается меня укусить?
«Ха! Это в точности как дни моей охоты на мышей. Такая же эффективность и у этой мышки».
Забавляясь, я притягиваю лапы к себе, заставляя все ее тело скользить по каменному полу пещеры. Она кричит и толкает меня в верхнюю лапу, я думаю, даже пинает. Как только она снова прижимается к моей груди, я осторожно поднимаю лапы и откидываю шею назад, чтобы посмотреть на нее сверху вниз.
Она открывает челюсти, чтобы выплюнуть мой палец, как будто я противен ей.
Как странно, потому что я почти уверен, что она не была бы для меня неприятной на вкус.
Она протягивает мне руку, чтобы дать мне пощечину.
Ее рука приземляется прямо мне на сердце.
Между нами дуги молний.
Ослепляющая вспышка — стрела боли. Я в шоке реву.
Огонь горит в моем теле — и я смутно слышу ее крик.
Это мне совсем не нравится. Мой хвост треплет воздух. Это фантомный удар в мое сердце, еще один разрыв моей и без того неисправной системы, услышавшей ее боль, но я ничего не могу сделать, чтобы помочь.
Меня бьют судороги, и я пытаюсь прижать лапы и когти к себе и подальше от нее, надеясь защитить ее от опасности, которую я представляю. Мои крылья хлопают и мнутся, тонкая чешуйчатая кожа цепляется за грубый камень стен пещеры, когти моих крыльев впиваются внутрь, как будто они хотят помочь мне вырваться из этой боли. Мое длинное тело пытается сжаться, и я падаю на бок, ослепленный и оглушенный, и чувствую, что все мои кости болят.
Что со мной происходит?
Она тронула мое сердце. Человек прикоснулся прямо к моему сердцу.
Кажется, что мои бедра сжимаются. Каждая моя косточка начинает ощущать такое же сжатие. И я без сомнения знаю, что происходит.
Я превращаюсь в одну из ее разновидностей.
Глава 4
Халки
Даже когда мое тело превращается во что-то во много раз меньшее естественного, я почти обезумел, задаваясь вопросом, волнуясь здесь ли моя женщина — моя пара, женщина, очаровывающая мой взгляд, моя дрхема. Если она ждет, что я завершу преобразование в форму, которая дополнит ее.
Сквозь глаза, прищуренные от боли, я пытаюсь поднять шею — и моя голова поднимается почти без усилий, потому что моей длинной тяжелой шеи больше нет. Мой череп чуть ли не прикреплен прямо к моим плечам.
Жареные сатиры, это странно.