Выбрать главу

Слабый пояс, поражающего элемента в нем было мало. Ты знаешь, это ведь очень кропотливый труд, нанизывать гаечки на нить и оборачивать ею пластит. Ему отчаянно не хватало времени. И пластита. И гаек.

Но того, что он успел сделать, хватило мне и Саше, русскому парню, который одновременно со мной заметил взрыватель в его руках.

Он первым успел подсечь моего друга и повалить наземь. Я упала на них уже сверху. Взрыватель удержать не удалось.

Ты не думай, в этом было очень немного героизма. Просто мне, как командиру отряда, будущее рисовалось особенно нерадостным. Смертный приговор, в самом лучшем случае — большой тюремный срок. И возвращаться мне было некуда: дети после развода уехали с мужем в Европу, и было это очень давно, задолго до войны… родители умерли во время оккупации.

Словом, когда я накрыла товарища собой, у меня было твердое понимание того, что летальный исход — самое лучшее, что со мной может случиться.

Героем был Саша. Парень вдвое моложе меня, красивый, статный… У него были все причины жить и все шансы выжить.

Из меня несколько месяцев выходили его кости. И кости моего друга. И гвозди, которыми он начинил свою бомбу.

Так что это не следы пыток, как ты поначалу подумал. Это меня спасали. А на мне живого места не было от шеи до колен книзу. Полевая хирургия — спасай что можешь, а что не можешь, отрезай. Мастэктомия, целиком, под самый корень. Врач сказал — была бы я мужчиной, умерла бы. Женщины живучи.

Шкловский — это очень такой хороший писатель, русский — примерно в тех же местах подорвался на самодельной взрывчатке. Писал, что осколки, когда выходят, начинают скрипеть, цепляясь за белье. Это правда.

Думаю, мой глупый друг-камикадзе все-таки спас мне жизнь. Попади я в плен здоровой, загремела бы в Солоное, в лагерь для «обезвреженных террористов», а там бы меня как-нибудь придушили по-тихому. Но пока я валялась в госпитале, их командование и оккупационные власти как-то надеялись, что я все-таки сдохну. А потом случилось сам знаешь что. Знаменитая «десятичасовая война».

В мирное время, лет пятнадцать назад, в России страшно популярны были книжки про ядерную войну со Штатами. Россия эту войну проигрывала, но героически: с какой-нибудь подводной лодки наносили по американским городам удар тяжелыми ракетами, и начинался ядерный Холокост.

В реальности, говорят, тоже нашелся такой идиот, но его свои же пристрелили, не дав дойти до кнопки. Никому не хотелось сжигать родных руками американцев. Никому.

Царь-батюшка застрелился в своем Кремле, временный Правительственный комитет срочно пошел на мировую. Нас, сопротивленцев, выпустили из тюрем и лагерей. Я и в тюрьму-то не успела попасть, в госпитале пробыла все это время. Меня просто перевели в другой госпиталь, наш. Потом Украину, как потерпевшую державу, сразу попринимали во все союзы и блоки, и при этом со страшной силой на нас, героях войны, спекулировали. Президент наш, в Польше отсидевшийся, медальки какие-то раздавал, я не поехала. Звали. Некоторые наши ребята на этом приподнялись. Я их не осуждаю, мы на этой войне многое потеряли, кто-то попытался вернуть потерянное хоть отчасти. Я — нет. По правде говоря, мне не очень-то хотелось жить. Я утром заставляла себя встать с кровати, пойти куда-то… Дело не в увечиях, я же никогда не была красавицей. А когда тебе за сорок, ты уже не переживаешь из-за внешности. Я потеряла друзей, семью, мужчину, которого успела полюбить — переживать после этого из-за пары сисек как-то глупо. Вот если бы я осталась без рук, возможно, приняла бы решение не жить.

А может, и нет.

Потом сопротивленцев признали военнослужащими, выдали пенсию, медицинская страховка покрывала стоимость пластической операции на груди… И вдруг я подумала, что как женщина прожила сорок лет — а теперь было бы интересно пожить как андрогин. И не стала восстанавливать грудь.

Ну, по правде говоря, тут определенную роль сыграла аллергия на хирургию. Надоели до чертиков кройка и шитье. Ну и сам знаешь, старик с границы потерял лошадь, нашел табун… Если бы в моем положении не было определенных выгод, я бы в нем не находилась.

Да, татуировки делала у вас. В Шанхае.

Я изменила имя и фамилию, назвалась Сашей — да, в честь того парня. Так и потребовала написать в паспорте: Саша. Не «Александр» и не «Александра», а «Саша». Паспортисты были такие заезженные с этим мероприятием, что даже не возражали. Что там Саша, на нашем участке один Дартом Вейдером назвался.

А еще я поняла, что в Европе жить не хочу. После того, что они сделали с Россией — не хочу.

Ты думаешь, европейцы искренне поверили в эту риторику, когда русские начали доказывать, что шовинизм, ксенофобия и повсеместный бардак — их национальные черты, и как таковые, должны сохраняться в самобытном виде? Черта с два. Русские могут сколько угодно обманывать себя — надули глупых европейцев, перевернули черное и белое, не стали подписывать хартии о правах. Европейцы не обманулись ни на волосок, им просто нужна была удобная помойка поблизости. Место, в которое можно тыкать пальцами: смотрите, не будем жить по законам, будет как там. Место, где можно сбрасывать пар. Поехать в отпуск и уже в аэропорту напялить футболку с надписью «Ненавижу педерастов», курить где хочешь, бросать бычки себе под ноги, и напиваться до рвоты. Снять проститутку и обойтись с ней как с дерьмом, потому что она не пожалуется в профсоюз.

Так что я нанялась в «Пиронелли» и сразу попросилась в восточное отделение. Все. Вот моя история.

Нет, никаких проблем не было с тем, чтобы поехать в Россию. У меня нет ненависти к русским, и все еще полно русских друзей, хотя война и проредила их ряды. Да нет, не погибли, что ты — они же все примерно моих лет, Чжан, они далеко перешагнули призывной возраст, никто из них не воевал. Те, кто не поверил пропагандистским фильмам о том, как мы русских мальчиков распинали на воротах, продолжают со мной общаться, кто поверил — не стоит плакать о потерянной дружбе дураков. Есть, правда, и такие, кто не поверил, но все равно отвернулся — как я могла стрелять в русских солдат, ужас какой, они же русские. Есть у нас такая шутка — «Піду москалика встрелю. — А як він тебе? — А мене за що?» Ну так для многих тут это не шутка. Пойдем украинцев повоюем — а если они нас? — Это за что же они нас?

Хочешь знать настоящую причину? Я надеюсь, что здесь можно что-то спасти. Вот эти мальчишки — вложить им в головы наконец, что, например, расхлебайство — это баг, а не русская национальная фича. Что между людьми нужно по- человечески, а стальковши футеровать вовремя. И ни людей, ни стальковши нельзя использовать на износ. Что ты смеешься, Чжан? Думаешь, не получится? Но ведь тебе нравится Пашка. Пока есть такие люди, как Пашка, есть и надежда.

Отвернется ли от меня Пашка, узнав, что я — кэй и вдобавок бывший гуляйполевский командир? Не знаю. Может, и отвернется.

Будет ли мне жаль?

Будет.