ОСВЕДОМИТЕЛЬ
— Можно позволять себе многое, но никогда нельзя оскорблять память близких нам людей, — произнес вслух граф Соколов, уходя от преследователей. Перевернув коляску с двумя агентами охранки, Соколов нырнул в гостиницу «Лоскутная». Здесь без приключений преодолел длинный коридор, через кухню выскочил во двор, где с телеги рабочие снимали тяжеленные мешки — то ли с мукой, то ли с крупой. И далее задами добрался до Камергерского переулка. Возле Тверского полицейского дома стояли какие-то чины, показывая руками в сторону Охотного ряда. Завидя Соколова, сразу же узнали, спросили:
— Что, граф, там случилось?
— Большая Московская гостиница рухнула! — отвечал тот.
— Ах, сюрприз неприятный! — воскликнули полицейские и, остановив проезжавшую коляску, набились в нее до отказа, заставили извозчика нестись к месту жуткого происшествия.
Соколов широко улыбнулся, довольный собственной шуткой, и спустился в подвальчик дома Сушкина, снизу доверху украшенного аляповатыми вывесками. Вскоре появился с каким-то свертком, держа его со всей возможной осторожностью. И после этого широкими шагами направился к дому № 22 по Тверскому бульвару.
Здесь, в особняке градоначальника, охранное отделение занимало часть трехэтажного здания с отдельной лестницей.
Переполох
У входа в охранку стоял молоденький, с острым носиком, бесцветными бровями и негустыми пшеничными усами дежурный. Левой рукой он придерживал ружье с примкнутым штыком, правой мусолил вонючую папироску, со скукой поглядывая на спешащую мимо толпу.
Соколов строго спросил:
— Любезный, разве так стоят на часах?
Дежурный смертельно побледнел, швырнул на булыжный тротуар окурок и, вытянувшись в струнку, пискливым и дрожащим голосом сказал:
— Виноват, ваше превосходительство! Замечтался...
— То-то! Ты кто? Откуда тут взялся?
— Ефрем Иванов! Закончил службу в кавалерии, подался в охранку. Филером желаю стать. Испытательный, значит, срок ныне прохожу.
— Меня знаешь?
— Так точно, ваше превосходительство! Личность вашей внешности самая мне знакомая.
— Еще б! Повсюду, в участках и на вокзалах, листки висят: «Разыскивается беспощадный террорист!» Это я. Ты чего, дурачок, побледнел? Доложи полковнику Сахарову: «С повинной явился опасный боевик по фамилии... Циммервальд». А вот это, Иванов, видишь что?
— Соколов слегка раскрыл пакет, из него выглянуло бутылочное горлышко, густо залитое красным сургучом.
— Это метательный снаряд. Скажи: «Коли через десять секунд не явитесь, жахнет — от охранки одна пыль останется». Чего рот раззявил? Воробей влетит. Кругом! Бегом марш!
Ошалевший дежурный бросился внутрь здания, штыком зацепившись за дверной косяк. Довольная улыбка не успела сойти с лица Соколова, как на крыльцо вывалились пять-шесть агентов с револьверами в руках, филеры и сам Сахаров. Этот хитрюга, всегда державший на лице маску спокойствия, на этот раз был взволнован до предела.
Увидав улыбающегося Соколова, чертыхнулся, облегченно перекрестился:
— Ну, граф, и шуточки! — Огляделся. — А где поручик Петухов и филер Лебединцев?
Соколов скорбно опустил голову:
— Царствие им Небесное! Сторож полицейского морга Лукич, поди, их хладные трупы уже за большие деньги подгулявшей публике показывает: «Вот две мертвые жертвы необузданного ндрава графа Соколова! Летальный исход произошел от проломления черепа. Прошу, ваши милости, по гривенничку добавить: уж очень смерть неожиданная и во время исполнения!»
Фантазии
В этот момент на знакомой нам коляске подкатил Сильвестр Петухов. Голова его была забинтована, а из-под повязки со смертельной тоской уставились в голубую прозрачность осеннего неба помутневшие глазки. Сахаров вскочил на подножку, с тревогой заглянул в лицо пострадавшего:
— Что случилось? Жив ли? А где Лебединцев?
Сильвестр, не замечая Соколова и не поворачивая головы, печально произнес:
— Бедного Лебединцева оставили лежать в лечебнице Петровой на Большой Дмитровке.
Сахаров изумился:
— Так это лечебница по женским болезням!
— Пострадавшему это уже безразлично. Но наглецу графу холку мы тоже изрядно намяли. Сейчас где-нибудь спрятался и отлеживается.
Все недоуменно переглянулись, а потом разразились таким хохотом, что шарахнулась проезжавшая мимо лошадь. Громче других смеялся Соколов.
Взор Петухова, наконец, остановился на графе. Поручик испуганно вскрикнул и лишился чувств.