Щедрость
Сахаров, стараясь казаться строгим, пригласил:
— Пройдемте, граф!
По мраморной лестнице, застеленной ярко-зеленой ковровой дорожкой, поднялись на второй этаж. В кабинете Сахарова царствовал изумительный порядок. Вдоль стен — шкафы с книгами на нескольких языках. Над креслом — выразительный, в темных тонах портрет Николая II.
— Писал Репин, — объяснил Сахаров. — Сам мне преподнес.
На громадном столе красовалась малахитовая чернильница с бронзовыми фигурками, объемистая, похожая по размеру на поднос малахитовая пепельница, серебряный стакан, набитый остро отточенными карандашами, пресс-папье венской бронзы — большой медведь давит лапой то ли волка, то ли несчастную дворняжку, — перламутровый нож для бумаги и лапка-зажим.
Едва Соколов опустился в глубокое кресло, как Сахаров печально посмотрел на него и тихо, со вздохом произнес:
— Граф, для какой надобности ты моих людишек увечишь?
Соколов впился в переносицу начальника охранки тем взглядом, от которого у слабонервных начинались сердечные перебои:
— Твои люди, Евгений Вячеславович, вели себя скверно. Я всегда перед начальством виноват, как христианин перед Богом, но это не означает, что меня можно доставлять под конвоем. Позвонил бы по телефону, и я, наверное, прибыл бы к тебе.
Соколов потянулся в кресле, по привычке, за которую еще в детстве журили воспитатели, поиграл лакированными носками изящных от «Скорохода» штиблет. Добавил:
— У меня, доложу, это наследственное — под конвоем не ходить. Еще при матушке-государыне Екатерине Алексеевне мой пращур, славный преображенец Сергей Богатырев, бежал из-под стражи и забрался к государыне через окно в спальню. И благодаря тому стал ее последним фаворитом, деревеньки получал. А уж мне-то ходить под конвоем и вовсе не пристало[1].
— Тебя никто под конвой и не брал. Я Петухову приказал: «Как только в Москве появится граф Соколов — сразу ко мне!» Мы только что провели несколько арестов. Вот он со своим подручным Лебединцевым и решил, что и тебя, того...
— Дураки! А все равно жалко их. — Соколов вынул из бумажника крупную купюру. — Небось этот, что в больницу попал, бедно живет. Прикажи его семье передать. А мы с тобой давай «снаряд» раскупорим и встречу отметим, — и Соколов бережно, чтобы не взболтать осадок, поставил на стол бутылку.
Сахаров рассмеялся:
— За такие деньжищи Лебединцев согласится ежедневно сотрясение мозга получать. А винцо хорошо! Шато-ла-фит бордоский урожая благословенного тысяча восемьсот пятьдесят девятого года!
— В погребке «Метцгера и Михеля» достал. Ставь бокалы! А потом в трактир Егорова обедать поедем. Рассказывай, что стряслось?
Приватный разговор
С наслаждением смакуя вино, Сахаров медленно, обдумывая каждое слово, произнес:
— Узнал я от Кошко, что ты, Аполлинарий Николаевич, из сыска уходишь. Признаюсь, обрадовался.
— Чему? Что бандюгам вольготней станет? — Соколову такое заявление показалось обидным.
— Напротив, — горячо произнес Сахаров. — Ты нужен нам, охранке. Положение империи куда опасней, чем может показаться. Революционная шпана хотя малость нынче притаилась, но лишь для того, чтобы с новой силой наброситься на Империю. Из сыска к нам переходят лучшие люди, твои друзья: медик Павловский, отец и сын Гусаковы. Граф, дело ведь за тобой.
— Любезный друг! Мы допьем вино, и я отправлюсь восвояси. Служить больше не желаю.
— Не желаешь, граф? Ты в Саратове хотя и схватил террориста Козельца-Шнабеля, а более крупную рыбу упустил.
— Ты отвечаешь, полковник, за свои слова? — Соколов грозно свел густые брови. Его профессиональное достоинство было задето,
— Наш ценный осведомитель по кличке Хорек совершенно определенно указал на саратовского зубного врача Бренера: у того хранится динамит, подложные паспортные книжки и нелегальная литература. Товарищ министра внутренних дел Лыкошин приказал нам заниматься этим делом, ибо еще в истории со скрипачом-виртуозом Казариным ты сам установил, следы из Саратова ведут в Москву. И мы направили сотрудника агентурного отдела Сильвестра Петухова провести операцию по захвату боевика Бренера.
— Ну как же, Сильвестр вроде племянник самого Лыкошина?
— Нет, он оказался дальним родственником, но главное: этот юнец весьма смекалист, очень исполнительный. Словно про него легенда ходит: стоит часовой, вдруг шаги и голос слышит: «Сынок, это я, мама твоя приехала!» — «Здравствуй, мама! Стой, стрелять буду!» — «Я тебе покушать привезла». Грохнул выстрел. Спустя месяц стоит тот же часовой, медаль рукавом натирает: «Хорошо, скоро батька приедет!»
1
Рассказ об этом забавном происшествии в моем историческом детективе «На дыбе» Примеч. авт.