Больше часа отряд продвигался лощиной. «Ага, пыхтите! — ликовал Матвейка, тоже порядком взмокший. — В Журавлином яру побывать захотели? Я вам его покажу!..» Была еще одна причина для радости. Солнце нельзя было отыскать в тучках, а стрелки компасов в этих местах виляли из стороны в сторону словно телячьи хвосты: под болотом были залежи железняка. Уследить в чаще за направлением, куда вел проводник, немцам было трудно. Поминутно приходилось огибать совсем непролазную густель, прыгать с кочки на кочку, рискуя сорваться в грязь. Это помогло Матвейке вести отряд зигзагами по всей длине лощины и вывести на ее северо-восточную оконечность. Теперь он был уверен, что направит фашистов в Гнилую узень.
Солдаты выбирались на сухое и, гремя снаряжением, валились в траву. Обер-лейтенант, объявив привал, подошел к пастуху. На мокром крутом лбу вздулась синяя жила, под ухом кровоточила длинная царапина. Желваки так и перекатывались на челюсти.
— Ты где нас вести… вел?.. — от усталости и злости он начал делать ошибки в русском языке.
— Так вы же сами приказали, — напомнил Матвейка. — Я предупреждал: слева — лозняк…
Офицер злился больше оттого, что внутренне сознавал свою вину за изменение маршрута.
— Ты водил неправильно! В другом месте ходить надо.
— Конечно, в другом. Так Клюй же куда завел?.. Я говорил…
— Ты есть обманщик. Ты спутал дорогу! Иван говорит: можно было не лезть на болото!
— Вы же сами велели…
Матвейка не договорил. Голова его мотнулась от пощечины, в глазах больно полыхнуло красное пламя.
— Признавайся, что спутал дорогу!
— Путал не нарочно, — вставил Крайцер, которому тоже показалось, что через лощину перебирались они напрасно. — По маленький ошибка. Да? Такой лес трудно знать.
Матвейка понимал: стоит подтвердить их предположение, будто он нечаянно обился с пути, как немцы с помощью Ивана и Никишки снова отыщут верное направление. Нет, он должен убедить их, что знает дорогу и ведет правильно. Надо переломить Беляшонка с Клюем, подорвать к ним доверие у гитлеровцев.
Пощечина еще больше ожесточила его. Кожа на затылке сжалась, как кленовый лист от жары. Матвейка набычился и задубел внутри. Теперь ему хоть на горло становись, он бы твердил свое. Он только старался не показывать немцам свои глаза, чтобы не заметили полыхавшую в них ненависть.
— Обещали конфеты, а сами — по морде!
Офицер отвесил ему еще две оплеухи.
— Что мне врать, что ли? — вскричал пастух, а про себя думал: «Шиш вам, а не Журавлиный яр!»
Незаметно приблизился Иван.
— Винись, Кубик, а то хлеще достанется, — сказал он, угодливо поглядывая на офицера.
Тут Матвейка не мог сдержаться. Он заскрипел не только зубами, а, кажется, весь заскрипел, было такое ощущение, что от злости даже спина задымилась.
— Бьете, да? — сказал он, глянув прямо в глаза обер-лейтенанту. — Оттого, что Иван говорит не так, как я? А дайте ему по моське — поглядите, что будет! Он же вас задуривает! Дорогу забыл, а пистолет получить охота.
В искательной улыбке второго проводника фельдфебелю почудилась фальшь. Подошел Иван без разрешения, это тоже было подозрительно.
— В самом деле, — сказал он по-немецки, — надо и у него спросить построже.
Обер-лейтенант в знак согласия кивнул головой:
— Опроси. Только отведи, чтобы они не слышали друг друга.
Через минуту весь отряд потешался над визгливыми воплями Беляшонкова за кустами:
— Ой, дяденька, не бей!.. Ай, миленький, правду скажу!..
Солдаты, развалясь на траве, громко ржали. Кое-кто из них, несмотря на усталость, поковылял взглянуть, как фельдфебель избивает мальчишку.
Что говорил Иван и о чем позже Крайцер сухо доложил командиру отряда, Матвейка не слышал. Но перед тем, как двигаться дальше, «обер» приказал пастуху снова идти с головным дозором.
Было далеко за полдень, когда преодолев очередную тальниковую чащину, они выбрались на открытый, слегка кочковатый луг. Дальше путь преграждало болото, тянувшееся наподобие реки. Ширина его была невелика — метров сто пятьдесят. Чистое, без кочек и кустов, поросшее зеленой травкой, оно казалось совсем неопасным. На другой стороне серебристой стеной высился крупный ивняк. Представлялось, что там высокий берег.
Это была Гнилая узень — непроходимая топь.
— Ну вот и пришли! — сказал Матвейка.
Он старался изобразить на своем лице радость и гордость, что вывел точно к тому месту, куда требовалось. Однако он чувствовал, как холодеют потные щеки, а губы стянула фальшивая улыбка. Страх тонкой болью прокатился по всему телу. Что скажут Иван с Никишкой? Поверят или не поверят немцы? Если усомнятся, заподозрят обман — пристрелит «обер», как ту несчастную кошку, и гнить ему в бездонных топях узени.