Милиционер еще раз выстрелил. Раздался чей-то короткий жалобный стон. Коровы отхлынули, только Бова не сдвинулся с места, угрожающе пригнув рога; раздался могучий глухой, как из-под земли, рев, похожий на рычание льва.
— В голову! В голову бей! — крикнул председатель, клацая затвором.
Тогда Матвейка опомнился.
— Не стреляйте! Что вы?! — кинулся он наперерез, между быком и мужчинами.
Председатель успел выстрелить. Бову передернуло. Рев перешел в тяжелый хрип. Милиционер схватил Матвейку за ворот куртки:
— Куда прешь?.. Немцы прорвались!
— Дяденька, не надо! Дяденька, не стреляй! — кричал Матвейка, не слушая и не понимая уговоров. Он упал на колени, продолжая умолять отчаянным голосом, чтобы не убивали Бову.
Милиционер жесткой рукой толкнул его и выпалил несколько раз подряд. Выстрелы отдавались в голове пастуха, точно оглушительные пощечины, — с болью, со звоном, с красными искорками в глазах.
Передние ноги быка подломились; сначала один рог ткнулся в землю, затем все грузное тело с храпом осело на траву.
Вершилось страшное, непоправимое, что нельзя было вообразить всего минуту назад. Матвейка кинулся к председателю колхоза.
— Не надо! Не надо!.. — исступленно повторял он, хватаясь за винтовку. Конец ствола жег ладонь, но пастух только сильнее сжимал дуло, пригибая книзу.
— Да пойми ж ты, — каким-то жалобным, бабьим голосом заговорил Фома Савельевич, — поздно! Не угнать!.. Думаешь, мне не жалко? Сил на них сколько положено…
Все у него тряслось и дергалось: руки, усы, щеки, даже складка на давно не бритом подбородке.
— Не стреляй! Не надо! Не надо!..
Серые глаза пастуха блестели диковатым, шалым огнем. От этого взгляда руки председателя как будто ослабли. Он вдруг уронил приклад, яростно ударил себя кулаком по лицу и закрутил головой, не отнимая кулака ото лба.
— Ты что психуешь? — зло окликнул его милиционер.
— Где вы раньше были с приказом? — простонал Фома Савельевич. — Где? Я сколько дней добивался!..
Он вновь схватил винтовку, отшвырнул от себя Матвейку и, почти не целясь, начал хлестать по разбегавшемуся скоту.
Пастух как упал от толчка Фомы Савельевича на шею быка, так и лежал, не поднимая головы. Упал он не потому, что не в силах был удержаться на ногах, а оттого, что не мог остановить убийство. По шее быка волнами пробегала крупная дрожь. Она как бы передавалась Матвейке, — у него начали неодержимо лязгать зубы.
Последний раз он плакал лет пять назад, когда батя протыкал ему сапожным шилом большой нарыв на пятке. Сейчас сердце заходилось от такой же огромной нарывной боли; теперь к боли примешивалось еще что-то, отчего хотелось не только кричать, но и кусаться.
Матвейка не слышал, что творилось вокруг. Давясь криком и слезами, он обхватил голову, чтобы ничего не видеть и не слышать. Жесткая бычья шерсть лезла в рот, скрипела на зубах, а он почти с наслаждением ощущал этот скрип. Он бы сейчас, кажется, камни грыз…
…Сначала толкнули ногу, лотом дернули за плечо. Матвейка, вздрагивая, поднял голову, глянул мутными от горя глазами. Над ним склонился мужчина в командирской плащ-палатке на плечах. На груди военного висел автомат. Матвейка никогда раньше не видел автоматов, только слышал о них, но теперь сразу догадался, что это коротенькое, некрасивое ружьецо, казавшееся почти игрушечным, и есть автомат.
— А-а, паштунюк! — сказал мужчина со странным выговором. — Жаль коровка. Кто это делал?
Матвейку не удивило, что он так говорил. Мало ли в Красной Армии разных народов служит. У беженцев-поляков был точно такой говор.
— Пре… председатель по… пострелял… Наскочили и давай хле… стать. Бову убили…
— О-о, претсетатель! То е коммунист? Куда он бежал?
Матвейка поднялся на ноги. Там, где недавно стояла автомашина, постукивал зеленый мотоцикл. Еще десятка полтора мотоциклов с военными в касках и плащ-накидках, поджидая, стрекотали на дороге. Фома Савельевич и милиционер куда-то исчезли.
— Куда он бежал? — нетерпеливо повторил человек с автоматом.
— Не знаю.
Следы колес автомашины на жесткой мелкой траве были почти незаметны. Однако пастух приметил смятые редкие кочки и, проследив по ним глазами, увидел километрах в двух мелькнувший среди редких кустов грузовик.
— Да вон они! — указал Матвейка, радуясь, что, может быть, военные взгреют Фому Савельевича и участкового за побитый скот.
— Гут! Ты ест хорош паштушок.
Мотоциклист закинул ногу в седло, пола плащ-палатки взметнулась за спину. На плече ярко сверкнула полоса.
Земля качнулась под Матвейкой: погоны он видел только на белогвардейцах в кино.