В Лесках не светилось ни искорки, и было тихо, даже собаки не лаяли.
Матвейка, прижавшись к оконному косяку, неотрывно смотрел на улицу — ждал с окопных работ мать и Феню, старшую сестру. Иногда ему чудились их легкие шаги за плетнем. Он приоткрывал створку окна и шепотом звал:
— Мам, ты?.. Феня!..
Никто не откликался, на душе делалось еще тревожней и тоскливее.
Он так и задремал на подоконнике.
Раздался долгожданный стук. Матвейка выскочил в сени, дернул задвижку и только потом запоздало спросил:
— Кто?..
На крылечке никого не было. «Показалось», — решил Матвейка, окидывая взглядом темную пустую улицу. Он взялся за дверь, чтобы закрыть ее, но тут из-за угла высунулась голова в большой лохматой шапке.
— Дяденька, немцев у вас нет?
Еще не разглядев его как следует, Матвейка догадался, что это подросток, усталый и голодный.
— Вечером наскочили в деревню, — тоже вполголоса отозвался Матвейка. — Да они в зареченском краю ночуют — в нашем конце не видать. Не бойся. Заходи, накормлю.
Ведя через темные сени, он взял незнакомца за руку. Пальцы у того были длинные и тонкие, и кожа нежная, как у малыша. Назвался он Васей.
Завесив окно дерюжкой, Матвейка зажег овечку, достал хлеб и сало с полки. Гость, запахнув фуфайку на груди, устало опустился на скамейку:
— Ты один дома? — голос у него тоже был тонкий, девчоночий.
— Маманю с сестренкой жду. На окопах они… около Днепра. Теперь должны вернуться.
— На Днепре еще наши. Бой ведут. В окружении.
Матвейка пригляделся к гостю. Вовсе не шапка была у него на голове, а копешка необычайно лохматых волос. Лицо бледное, с темными тенями под глазами. В его выражении было что-то горестное и замкнутое.
Перекусив намного, он нерешительно спросил:
— Можно, я этот кусок хлеба с собой возьму?
— Ну конечно! С кем идешь?
В глазах Васи заблестели слезы.
— Много нас шло, минских. Сегодня под вечер фашистские мотоциклисты налетели, стрелять начали. Мы с дедушкой во ржи спрятались, а тетя Хана с другими к лесу бросилась. Может, скрылись в лесу, а может… — он судорожно вздохнул и смолк.
— Убили? Вы ж не военные.
— А им — что…
Матвейка вспомнил, как к нему подъезжали мотоциклисты в поле, и недоверчиво спросил:
— Ты сам убитых видел?
— Не смотрели мы. Пули над головой как засвистят! Дедушка меня к земле прижал. А после мы ползком, ползком от дороги… Хорошо — они в рожь не поехали!
Матвейка сочувственно кивнул головой, но в душе подумал, что беженцам все-таки, наверно, больше почудилось с перепугу.
— Зови деда. Переночуете, утром пойдем ваших искать. Если в лесу — найдем, я лес знаю.
Вася согласился. Уходя, он даже хлеб не взял, надеясь быстро вернуться с дедом.
Однако Матвейка напрасно прождал до рассвета. Ни мать с Феней, ни Вася не вернулись.
Глава 2
Первые фашисты на рассвете укатили из деревни. Осталась от них автомашина с непонятными знаками на бортах, увязшая в речке около старой прорвы, да метровый плакат с портретом Гитлера во весь лист. Плакат фашисты наклеили на доску соревнования. В верхнем правом углу щита был портрет Сталина из «Огонька». То ли гитлеровцы вечером не заметили его, то ли нарочно оставили, чтобы поглумиться: выгоревший на солнце Сталин выглядел очень неказисто рядом с огромным раскрашенным «фюрером».
Несколько стариков, сойдясь к конторе, гадали, чья теперь власть в Лесках — наша или германская. Потом на улице появился Давыдка Клюев. Раньше он работал счетоводом в колхозе. За пьянку Фома Савельевич весной перевел его в полевую бригаду.
— Где наш пред?! — кричал успевший напиться Давыдка. — Где мой эксплутатор?.. Сбег!.. А кто мне молотилку вернет?..
Когда-то у него была конная молотилка в хозяйстве, и все окрестные мужики платили ему за обмолот урожая. Услышав о коллективизации, Клюев хотел втихомолку продать машину. Но Фома Савельевич помешал ему схитрить — молотилку пришлось сдать в колхоз. Вскоре она поломалась. Про нее давно забыли в Лесках, не забыли только в семье Клюевых.
— Германская власть! — решили старики, глядя, как Клюев со своим сыном Никишкой, угрюмым, нескладного сложения парнем, сбивает замок с председательского дома. Никишка давно сбежал из колхоза. Последнее время работал грузчиком на какой-то базе, а как только началась война, снова вернулся в деревню. Впрочем, о его возвращении никто в Лесках не знал до этого дня.