— А почему милиционер?
— Воровство, заявят же…
Все поклялись молчать.
— Если кто проболтается — пусть не ждет хорошей жизни! — Никита обвел товарищей жестким взглядом. — Считать того гадом и предателем.
— Да ясно, чего там… — небрежно поморщился Олег. — Разве что Орефий по молодости лет трепнет.
Измазанное колотью лицо младшего путешественника выразило величайшее негодование.
— Сам ты трлепало! — захлебываясь от поспешности, вскричал Орешик. — Кто перлвый рлазболтал прло кота? И как окно выбили…
Он бы, наверно, многое вспомнил для доказательства того, что язык не у него одного болтается, да Митька перебил строго:
— Не курлычь, а то опять дразнить будем. Тебе дело говорят: не проболтнись случайно кому.
— Я… Мне палец иголкой прло…прроколи — не скажу!
Однако Олег со Шваблей продолжали изводить мальчишку недоверием.
— Ха, палец проколи! Знаешь, что никто тебе прокалывать не будет, вот и говоришь.
— Хочешь, я себя до крлови укушу!
— За язык? Ешь землю — тогда поверим.
— И съем! — Орешик схватил горстку песка.
Никита стукнул по руке разгоряченного опором парнишку.
— Брось! А тебе хватит его травить, — сердито сказал он Олегу. — Съест сдуру — и заболеет. До дому километров двадцать, попробуй доберись с больным.
— Да, в походе заболеть — простая штука, — согласился Швабля, еще больше задумываясь. — Что-нибудь съест человек и вдруг — брык и копыта врозь.
Часом позже с ним как раз и произошло это несчастье.
Изнывая от жары, путешественники устало брели по дороге. Изредка их обгоняли автомашины, но на все жесты и умоляющие крики шоферы отвечали нетерпеливыми сигналами и увеличивали скорость.
Так бы и не дойти им к вечеру до поселка, не заболей Швабля. Оглянувшись, Лева внезапно ойкнул, зашатался и упал на дорогу, хватаясь рукой не то за сердце, не то за живот.
Ребята с растерянными лицами обступили Шваблю, корчившегося в каком-то странном припадке. Все случилось так неожиданно, что поначалу кое у кого возникло сомнение: не придуривается ли «заклинатель»?
Потом Никита, видя, как отчаянно колотится о землю Левина голова, заволновался:
— Неужели солнечный удар?
— А может, он грибов или ягод каких ядовитых наелся, когда шастал по лесу? — сказал Митька. — В медпункт надо скорей.
Лева стал издавать еще более мученические стоны и хвататься за живот.
Сзади как раз приближался грузовик. Видно было, что и этот водитель не собирался сажать их в загруженный кузов. Сердито сигналя, он начал стороной объезжать загораживавших дорогу ребят. Тогда Никита с криком бросился к нему наперерез:
— Остановитесь! Человек умирает!
Шофер, чертыхаясь и грозя вздуть, если врет, нажал на тормоза. Однако, увидев лежащего на дороге парнишку, он тотчас утих. А Лева, судя по всему, доживал последние минуты. Зрачки его закатились под лоб, в открытых глазницах жутко, словно у мертвеца, стекленели белки. Из груди вырывались предсмертные хрипы.
— Что с ним? — озабоченно спросил водитель, затем, не слушая никого, подхватил больного в охапку и потащил в кабину.
Ребята быстро разместились в кузове.
Когда машина остановилась около медпункта, больной выбрался сам из кабины. Движения его были расслабленны, взор неопределенно блуждал по сторонам. Водитель хотел помочь ему взойти на крыльцо, однако Лева, вежливо поблагодарив, направился за угол. На ходу он обернулся, неожиданно подпрыгнул и, послав прощальный привет «ручкой», пустился наутек.
Шофер, следивший за ним со все возрастающим вниманием, зашипел, как рассерженный гусак на собаку:
— Ш-шпана! Бос-сотва!
Никита с Митькой несколько раньше заподозрили, что Швабля разыграл их всех со своей болезнью, поэтому благоразумно отступили от машины.
За Шваблину проделку поплатился Семга, каким-то образом подвернувшийся водителю под злую руку.
Когда машина умчалась, Лева вместе с другими подошел к пострадавшему.
Семга потирал свое ухо, побывавшее в пальцах взбешенного шофера. Швабля сочувственно посмотрел ему в приоткрытый рот, достал из кармана гвоздь, деловито сунул конец его между Семгиными зубами и быстро постучал о них.
— Дорогуля, это отверстие надо закрывать!
Кулак не на шутку осерчавшего Семги уже не достал увертливого озорника. Держась на некотором расстоянии, Швабля с серьезным видом продолжал поучать разозлившегося Семгу:
— Первая заповедь: не зевай, вторая: удирай. Чучело ты лопоухое, когда я тебя образую!..