Будто прося извинения, он сказал, что остался в лесу по делу.
— Отчего ты сюда не приходишь? — непонятно робея, спросил Никита.
— Я приходила с папаней, когда бульдозером зимник чистили… А какое у тебя дело? Может, помочь?
— Да! Когда ты ушла — помнишь? — Лева в лесу ружье потерял.
— Ой, прям-то! Ружье — пуговка, что ли? Как это можно потерять?
— А вот… Ищем, ищем — нет нигде. Только смотри не проговорись кому, а то Левке несдобровать.
По правде говоря, бывшие участники похода уже махнули рукой на пропавшее ружье. Никита предлагал сложиться с первой зарплаты и купить новое. Однако Швабля категорически отверг это предложение. Он настойчиво просил об одном: забыть, что у них в походе имелась бескурковка.
— Да разве о таком забудешь?
Выслушав Никиту, Калинка воскликнула:
— Найдется его ружье!
— Говорю ж тебе: шарили мы, да ведь — лес!..
— Ну-к, я о чем? В лесу не на дороге, где оставил, там и возьмешь.
— Возьмешь! Если бы тот шалопут знал хоть приблизительно, в каком месте оставил.
Девочка помолчала.
— Ох, прямо не верится, чтобы с Левочкой это случилось! Гляди-ка, потеряет такой!
На Никиту нахлынуло вдруг непонятное раздражение.
— А вот и потерял твой Левочка!
Только что встреча с Калинкой представлялась Никите несбыточным счастьем, почти как приезд мамы или полет на другую планету. А тут вдруг ни с того ни с сего нагрубил, хоть прощенья проси.
— Ой, какой же ты! — покачала головой Калинка, отворачиваясь. — А я еще хотела приехать к вам…
У Андрея Матвеевича тоже было плохое настроение. Он сам показал Никите районную газету со статьей, в которой его критиковали за неполадки в совхозе. Факты, описанные корреспондентом, действительно в разное время были. В качестве «последнего вопиющего безобразия» приводился случай с вылитым на землю молоком. Не говорилось в статье лишь о том, что все это творили одни и те же люди — два-три человека во главе с Мухортовым, которого уже выгнали из совхоза. По мнению корреспондента, виноват во всем был директор совхоза, «не ведущий повседневной воспитательной работы с молодежью».
Но самое обидное заключалось в намеке, что будто бы директор считает себя временным человеком в совхозе. «Еще в начале лета тов. Зырянов ездил за семьей, — читал Никита, — однако почему-то не привез ее. Жена до сих пор живет в городе…»
— Ну, что же ты молчишь? — вскипел Никита, прочитав статью.
Отец пожал плечами.
— Криком делу не поможешь.
— Вранье же это! Я, например, сам видел, как молоко выливали. Яшка где-то с бидонами застрял, а ты причем?
— А при том, что руководитель должен знать, кого на какую работу поставить. В основном, конечно, за молоко бригадир в ответе: не имел в запасе бидонов. На такую должность следовало бы из своих комсомольцев кого-нибудь подобрать. А я назначил непроверенного человека из недавно прибывших. Пастухи и доярки сообщали, что бригадир иногда приходил на работу пьяный. У меня же все времени не было проверить и принять меры. Или взять того же Мухортова. Якова надо было с самого начала на лесовоз посадить. Не «калымил» бы деньги для выпивки, грузчики там — комсомольцы, борются за звание бригады коммунистического труда, не дали бы ему разбаловаться. Надо, знаешь, иметь мужество признать свои ошибки.
— Ну, а вот написано, — упрямо ткнул Никита в газету, — что ты считаешь себя в совхозе временным, что потому у тебя и работа не ладится. Это тоже правда?
— Там написано: «вероятно, потому и не ладится». Временным я себя, конечно, не считаю, а вот если бы мама быстрей переехала, действительно работалось бы куда лучше. Разве не так?
— А если она совсем никогда не приедет?
Отец ответил не сразу. А когда снова заговорил, голос его звучал глухо, и слова будто застревали где-то в горле:
— Не знаю. Я член партии. Слово дал, что буду здесь работать. Как можно слово свое нарушить?
Вечером Никита написал матери большое письмо. Объяснил все подробно, рассказал про данное отцом слово. В заключение просил ее не упрямиться, а переезжать скорее, потому что им без нее очень плохо. Работа из рук валится.
Для подтверждения своих слов он вложил в конверт газету со статьей.
На следующий день, опустив письмо в почтовый ящик, Никита с легким сердцем направился к зданию строящейся школы, где утром теперь собиралась их бригада. По пути ему вздумалось забежать за Шваблей.
Приятеля он не застал, зато увидел, несомненно, следы его деятельности. За оградой двора, кудахча, метался фиолетовый петух с крестом на шее. За петухом бегала Левина мать с палкой, растрепанная и яростная. Поистине, только сверхъестественным чудом можно было объяснить, что ее обложенный граненым стеклом крест, который она никогда не снимала с себя, очутился на шее у петуха.