— Нет, я превращу ее в новобранца, распределенного в часть, где нет земляков! Рюмку водки, пожалуйста.
Бумажка в руке фермера догорела до пальцев. Фермер слабо вскрикнул, ничего не выражающими глазами посмотрел на пальцы, насыпал из перстня в рюмку яд, выпил и снова упал головой на стол. Сидевший за другим столом карточный шулер с правой рукой в гипсе (Угадайте с трех раз — почему?) встал, воровато оглянулся, подошел к мертвецу и, умыкнув из кармана худой бумажник, засеменил к выходу.
— Одну минуточку, — бармен выскользнул из-за стойки, ухватил за край ковровую дорожку и резко дернул на себя. Карточный шулер расколол череп о каменные ступеньки, а бармен вернулся на место и пододвинул колдуну бутылку уксуса. Колдун увидел, как за окном некто выводит на заборе белой краской: «Лидер либеральной партии — козел!»
— Точно! — Кощубей хлопнул рукой по усыпанной канцелярскими кнопками стойке, — я превращу ее в козу, и пусть она с утра до вечера блеет от горя! — колдун раскрутил винтом бутылку, вылил содержимое в пасть и, пошатываясь, побрел к выходу. Его развезло.
Кощубея испепелял терновый костер обиды. Аж самому удивительно: еще вчера он так гордился собой, что не замечал недостатки других. Еще вчера он легко бы перенес чужую неудачу. За что Небо сотворило с ним такую несправедливость, почему не с тем анонимным олухом, который в чатах подписывается «Мерлином»?! Кому Кощубей помешал, находясь на том месте под Солнцем, на которое никто не претендует, когда Солнце спрячется за тучи?! Разве часто Кощубей опаздывал на работу? Разве виноват, что хата с краю и в сезон дождей нет пожаров, чтобы старушку из огня вынести?! НЕ ВИНОВАТ, И КТО-ТО ЗА ЭТО ОТВЕТИТ!
Бармен выждал и нажал красную кнопку. Под ногами мага открылся потайной люк. Но Кощубея как раз здорово качнуло, и он, дыша духами и туманами, в люк не попал. Не попал он с первого раза и в дверь…
Было раннее утро. Зевота выворачивала челюсти. Наспех попискивали подзагулявшие комары. Делали последние виражи ночные бабочки. На трамвайной остановке топтался в ожидании первого трамвая одинокий гражданин. Он не ведал, что трамвай еще даже не изобрели. На востоке жаренным по китайскому рецепту апельсином загоралось светило, тормоша расползающиеся по небу тучи-улитки.
Двое стражников у ворот дворца травили анекдоты. Левый:
— Значит, так: поле боя, трупы, трупы, трупы. Идет солдат, трофеи шакалит. Вдруг из канавы: «Браток, помоги, раны болят, сил нет терпеть. Добей», «Нет проблем» — солдат шарахнул раненого шестопером… «Спасибо, браток».
Вместо засмеяться, крепко призадумался товарищ по оружию, и радость догадки, погодя, озарила его портрет. Через минуту правый стражник откликнулся:
— Ага, значит, раненый был в кольчуге.
Было раннее утро. В Славутиче-Днепре плескались бобры, голодные, бодрые и злые, хотя в приципе бобры — добры, а злы — козлы. Двое стражников у ворот дворца с интересом следили за приближающимся господином. Господин спотыкался, невнятно матерился и падал. Наконец подошел.
— Пароль? — весело рявкнул левый стражник, имя его не приводим из-за грифа «Секретно» на личном деле, а в переводе оно значило «танцующий с севшим картриджем».
— Я тебе, ик, ща, мать-перемать, такой пароль зафигачу! — с трудом выговорил Кощубей, медленно замахиваясь.
— Э, ты чего?! — отпрыгнул стражник на два шага, настроение у него явно испортилось, но пульс не участился, поскольку вместо левой руки болтался протез.
— А может, и ты, твою мать-перемать, хочешь, ик, пароль? — свирепо посмотрел колдун на второго и чуть не упал.
— Да нет. Не нужен мне никакой пароль. Я тут просто так стою. За команию, — на всякий случай отступив, опасливо пробубнил второй стражник. Парень был отважный и не мелочился.
— Ну, он же должен сказать, — начал виновато первый. — Мы должны спросить: «Пароль?», а он должен ответить: «У вас продается скифский шкаф» Тогда мы…
— Какой еще, на фиг, шкаф? — снова стал заносить для удара руку маг, но его вдруг стошнило. Пока колдун отплевывался, стражники подхалимски ловили его взгляд.
— Какой еще шкаф, на фиг? — Кощубей тяжело двинулся в атаку. По уровню трагического накала эта сцена более всего напоминала картину известного русского художника Ильи Репина «Бурлаки на Волге».
— Вот черти, — сам себе сказал наблюдающий в окно начальник караула. — Тот еле на ногах держится, свинья пьяная, а они от него драпака. Гнать таких из ВОХРы надоть, — злопыхатели шушукались, что начкараула ищет приключения на больную голову не по средам и даже не по понедельникам, а по субботам, а также подпольно коллекционирует мелодии для мобильников.
— Вот черт или, как это по-славянски, Ой, ты, гой, Чернобог побери, — сказал сам себе наблюдающий в окно начальник караула. — Никак эта пьяная свинья, разогнав стражу, сюда сунулась? Пройдусь-ка я, проверю южный пост. — Начальник караула имел боли в правом подреберье, тошноту, изредка рвоту. Короче, имел дискинезию желчных путей.
Так Кощубей снова оказался во дворце.
Ясное дело, ему пришлось поплутать в поисках княжеской опочивальни. Он то путался в портьерах, то подымался, то спускался ступеньками, часто падал. На кухне он спугнул лебедя, который колонковой кисточкой на мраморном полу рисовал мышиные следы от пустого мешка из-под гречи к норке, и опрокинул казан со вчерашними щами. В потемках кладовой столкнулся с крепко нагруженным столовым серебром мужиком, который посоветовал не соваться на третий этаж, мол, там не спят. Но однажды колдун оказался в просторном, затемненном сдвинутыми шторами зале.
Из мрака колдуну навстречу выступила пахнущая «Милки Вэй» женская фигура и дала пощечину:
— Ты опять шлялся всю ночь! — сказала фигура очень мелодичным, прямо-таки чудесным голосом. — Я, дура, тебя до утра прождала! — фигура зарыдала и опять дала пощечину. Лица было не разглядеть, но по контурам фигура принадлежала Венере Милосской (с руками). — А ну, дохни! Опять нажрался?! Ну почему? Ну почему тебе нужно шататься по грязным шлюхам? Разве я запрещаю приводить твоих друзей-алкоголиков сюда и пьянствовать хоть неделю подряд? — фигура вновь дала пощечину и внезапно прижалась к колдуну аппетитной, упругой, как батут, грудью. — Ты пойми, ведь я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю! — Кощубею, вдыхающему свежий аромат, исходящий от девы, пришло на ум, что Озноба подождет, что, раз дева любит кого-то, можно в темноте этим воспользоваться…
— Неужели ты меня не хочешь? — страстно, сквозь слезы зашептала фигура. — Возьми меня, возьми меня прямо здесь, на адыгейском ковре. Пусть таракан твоего желания спрячется под кокошник моей любви, и между нашими телами не останется места для бога Хорса.[9] Возьми меня, и я прощу, что ты заразил меня сифилисом!
Кощубей вспомнил, зачем он здесь, отстранил деву и спросил сдавленным голосом:
— Извините, гражданочка, вы не подскажете, ик, где опочивальня княгини?
Фигура отпрянула и растворилась, шепнув:
— Следующая дверь направо. Говорила мне мама, не женись на дегустаторе.
Маг тяжело протопал недостающие метры, с треском распахнул дверь. И налитыми кровью глазами увидел ложе, и на ложе ее. Одну.
Озноба открыла глаза, хлопнула ресницами, как мотылек крыльями:
— Сейчас вернется витязь и свернет тебе челюсть, — сказала спокойно княгиня и зевнула.
Мага качнуло. Чтобы не потерять равновесие, он попытался ухватиться за дверную ручку, не попал, лишь задел ладонью замочную скважину туалетной двери, за которой заблудившийся, но не теряющий присутствие духа Брехохотун пытался пропихнуть в тесное, как новые ботинки, слуховое окно все тот же узел со столовым серебром. Такой вот, блин, джентльмен. Повитязил и выбросил. От имени всех брошенных и обокраденных женщин пожелаем ему быть растерзанным дикими, свирепыми озерными пиявками.
— Ну тогда делай со мной что хочешь! Исполни свое самое заветное желание. Только скажи волшебное слово, — выдохнула, не дождавшись витязя, вдова, откинула на атласную подушку голову, раскинула руки и раздвинула ноги. Обнаженная, как провод.