9 июля 1670 года Лувуа известил мсье де Луайоте, военного комиссара Пинероля, о своем намерении прибыть туда на два или три дня. Ночью в субботу 3 августа 1670 года он покинул двор в сопровождении своего верного служаки мсье де Налло и инженера Вобана, который взял себе псевдоним мсье де Ла Бросс. Государственный секретарь до самого Пинероля путешествовал инкогнито, требуя, чтобы на почтовых станциях ему не оказывались обычные почести. Когда при дворе узнали, что Лувуа отправился в Пьемонт, все были удивлены. Задавались вопросом, почему он предпринял путешествие по такой страшной жаре. Если это была обычная инспекция фортификационных сооружений, как утверждалось, то почему не послали одного Вобана?[177] Историки высказали множество гипотез по поводу этого путешествия, однако так и не нашли удовлетворительного объяснения.
В четверг 8 августа Лувуа прибыл в Пинероль и остановился у старинного друга своего отца, Джованни Доменико Фалькомбелло, графа Альбаретто, а 10-го отправился в Турин, попутно нанеся краткий визит в Салуццо, дабы засвидетельствовать свое почтение герцогу и герцогине Савойским. Несомненно, в Пинероле он встретился с Сен-Маром и проинспектировал донжон. Посетил ли он заключенных, в частности Фуке? Видел ли он Эсташа Данже? Вполне возможно. Вид того, как всемогущий министр входит в камеры заключенных, способен поразить воображение. Много позже эхо этого визита донеслось до Вольтера, который, правда, связал его с пребыванием Железной маски на Леренских островах.
Не готовился ли побег? Во всяком случае, Лувуа полностью заменил гарнизон цитадели и частично сменил начальствующий состав, в частности губернатора города мсье де Ла Бретоньера. Спустя некоторое время после своего возвращения в Париж, 26 августа, он написал Луайоте, военному комиссару Пинероля, преемнику Пупара, следующую записку: «Множество дел, кои были у меня после возвращения из Пинероля, помешали мне дать отчет королю обо всем, что я видел, поэтому я и не сообщил вам ничего по поводу россказней, которые вы передали мне»{40}.[178] На какие россказни намекал Лувуа? Видимо, мы никогда не узнаем этого.
12 декабря 1671 года, когда старинный город Пинероль, зажатый в своих крепостных стенах, уже оделся в зимний наряд, к нему подкатила карета в окружении отряда мушкетеров в синих куртках и с золотым крестом на широких красных плащах: это был д'Артаньян с мушкетерами своей роты, которые сопровождали нового заключенного, Антонена Номпара де Гомона, графа де Лозена. Повсюду шла молва об этом блистательном гасконце, капитане королевской лейб-гвардии, жадном до почестей, наделенном страшным самомнением; громкими историями о его ошеломляющих похождениях полнился двор Короля-Солнца. Все недоумевали, пытаясь дознаться до причины, по которой он впал в немилость у государя. Этой причиной не могло быть, как зачастую утверждают, его тайное бракосочетание с кузиной короля, вопреки высочайшему запрету — я уже говорил, что он так и не женился на ней, даже после своего освобождения. Скорее всего, его погубили бурные отношения с маркизой де Монтеспан, которая тогда находилась в зените своего могущества. Наделенные вулканическим темпераментом, они, как говорили, страстно влюбились друг в друга. Когда осенью 1671 года герцог де Ла Фёйяд подал прошение об отставке с должности командира полка французской гвардии, одной из наиболее престижных военных должностей, Лозен решил, что при поддержке мадам сумеет заполучить для себя это место. Она пообещала, что сделает для него все возможное, однако гасконца терзали сомнения, и он, найдя сообщницу в лице одной из горничных, проник в апартаменты герцогини де Монтеспан и спрятался под кроватью фаворитки, ожидая прибытия Людовика XIV. Из своего укрытия он слышал все, что говорилось на его счет, и услышанным остался недоволен. Выбравшись, наконец, из столь малопочтенного места на волю, он, чувствуя себя возмутительным образом обманутым и потому кипя от ярости, устроил сцену прекрасной обольстительнице, слово в слово повторив ей разговор, состоявшийся в таком интимном месте, и понося ее последними словами. Затем последовало шумное объяснение с Людовиком XIV, который дал Лозену пять дней на то, чтобы принести свои извинения оскорбленной даме. Однако тот и не подумал извиняться, поэтому спустя несколько дней был арестован. Однако не было ли еще иной причины, помимо рассказанной истории, приключившейся с этим дерзким и разнузданным гасконцем? Американский историк Пол Соннино, автор весьма примечательного исследования о причинах войны с Голландией, полагал, что Лозен усугубил свое дерзкое поведение предательством, вступив в контакт с голландцами, дабы предупредить их о воинственных намерениях Людовика XIV.[179]
Во всяком случае, инструкции, полученные Сен-Маром относительно Лозена, были исключительно суровыми. Правда, было принято во внимание его высокое положение: ему предоставили двухкомнатные апартаменты, расположенные этажом ниже тех, что занимал Фуке, и слугу, однако при этом было велено следить за ним, не спуская глаз и не позволяя ему выходить или передавать письма.
Прибытие столь высокопоставленного арестанта создало для тюремщика дополнительные проблемы, поскольку надо было найти прислугу. Не так-то просто было сыскать бедолагу, который согласился бы запереть себя вместе с ним. Лозен же не знал, что еще придумать, чтобы вывести из себя своих надзирателей: он грозил покончить с собой, разжигал костер на полу комнаты и, дабы удостовериться, не шпион ли перед ним, хватал за бороду монаха-капуцина, пришедшего исповедовать его. Короче говоря, он поминутно устраивал адский бедлам. Для Сен-Мара, никогда не видевшего ничего подобного, жизнь превратилась в сплошной кошмар!
Сен-Map охотно дал бы Лозену второго слугу, опасаясь, как бы первый, изрядно измотанный всем происходящим, не слег. Однако он не мог найти желающего, поскольку никто не хотел «даже за миллион» садиться в тюрьму без надежды на освобождение.[180] Тогда-то и пришла ему в голову мысль отдать в услужение вновь прибывшему важному арестанту тихого Эсташа Данже, смиренного затворника, образцового заключенного, который, как ему говорили, был когда-то слугой:
«Так трудно найти здесь слугу, который согласился бы запереть себя с моими заключенными, — писал он Лувуа 20 февраля 1672 года, — что я осмелился бы обратиться к вам с предложением. Находящийся в башне заключенный, которого вы прислали мне с комендантом Дюнкерка, как мне кажется, был бы хорошим слугой. Я не думаю, что он сообщит мсье де Лозену, откуда он прибыл, после того, как я запретил ему говорить это. Я уверен, что он не станет передавать ему новостей и не захочет, в отличие от других, уйти из жизни… Я бы не желал ничего иного, кроме как получить от вас ответ относительно человека, находящегося в башне».[181]
177
Lettres du marquis de Saint-Maurice. T. I. P. 464;
179