«Так, ракурс выбран правильно — в поле обзора дверь. И в тоже время входящему офицеру видна только моя спина. Так, чуть горбатимся, голову сдвинуть. Истово молимся, истово! Чуть нараспев, слезу подпустив! Тьфу, как коленям жестко и от камней холодно! Все в сторону — вспоминай церковь и отпевание, уходи туда душой полностью, а разум оставляй холодным — тогда все пройдет искренне, фальшь недопустима!»
Никритин, неожиданно для себя, стал искренне молиться, память перелистывала страницы прошлой его жизни, где была любовь и жизнь, разлука и смерть, добро и зло, истина и ложь. И сам не заметил, как погрузился в молитву, взывая к Всевышнему, по воле которого перенесся в новую жизнь, которая может оборваться жестоким ударом штыка.
«Так, дверь открывается полностью. Как скрипит — голос мой заглушает даже. А вот и он, вертухай гребанный, господин надзиратель! Какой мордастый, брыли висят как у бульдога. Да и второй подбородок явно намечается — неплохо он тут жрет на мои деньги! Мундир зеленый, обшлага красные, а вот чулки у него на голенях армейские, крокодильего цвета. Башмаки разношенные, пряжки медные, темные — не чистит их до блеска, лодырь. Совсем они тут опустились, на вольготной тюремной службе — морда небритая, треуголки и шпаги нет, как и шарфа офицерского.
Нет, явно из любителей выпить за чужой счет — рожа, опухшая с перепоя, и запашок перегара устойчивый. Ночью, видимо, бухал, и за мною смотрел. А глаза поросячьи, но тусклые — доля то нелегкая — фактически со мною сам в тюрьме сидит безвыходно. Завидует, небось, вольному гвардейскому житию, жандарм местного разлива?!
Что это он на меня так смотрит ошарашенно, аж бакенбарды встопорщились? Оп-па на!
Мой будущий убийца поручик Лука Чекин — именно их он носил в отличие от Власьева. Одежду мою постиранную принес, вон какая у него толстая охапка в руках. Так! А вот это уже крайне интересно — второго офицера нет за спиной! Один ко мне в каземат заходит и не боится нападения?! Совсем страх «вохра» потеряла?! Или настолько уверенны стражи в собственной силушке, что меня скрутят в случае чего в плетеную корзинку мудреным морским узлом? Тогда не только страх и совесть, но поручик Чекин и ум с осторожностью потерял!»
Офицер прошел за спиной узника к кровати, судя по звуку, положил стопку одежды, вернее, скинул ее с рук. Краем глаза Иван Антонович уставился на предбанник — такое же узкое помещение, но более ярко освещенной, видимо солнцем через окно, в противоположном конце. Машинально отметил шкаф, стул, а на столе штофную бутылку из темного стекла, рядом с ней глиняную кружку устрашающих размеров — с поллитра, никак не меньше. А еще отметил на шкафчике треуголку, эфес шпаги, кончик серебристого шарфа свесился, и, главное, две рукоятки, очень смахивающие на пистолетные — видел несколько раз такое оружие в музее.
«Полоса света узкая — там не окно, больше похоже на амбразуру или бойницу. Без решетки, иначе свет на полу дробился бы на квадратики. Отлично! Есть выход наружу, но только куда — во внутренний двор крепости или самой цитадели? Второе плохо — из огня да в полымя! Или бойница выходит к озеру?
Тогда вообще замечательно, лишь бы в бойницу эту пролезть. Ладно, потом разберемся, время еще терпит. Оружия достаточно — целый арсенал сложен, а в шкафчике может быть сумка с порохом и пулями. Да еще там разные ножи, ножницы, бумага и перья — то есть лежит все то, что мне не дозволено давать, но должно быть постоянно под рукою. Как секретные инструкции по содержанию Иоанна Антоновича от Тайной канцелярии, которого они «Григорием» сейчас именуют».
Продолжая нараспев читать писание, Иван Антонович несколько раз размашисто перекрестился, совершенно не обращая внимания на громкое сопение надзирателя над правым ухом.
В голове промелькнула мысль:
«Все готово — пора начинать лицедейство!»
Глава 9
— Хватит молиться, Григорий. Одежду, постиранную, тебе принес, а эту снимай. Грязная — в портомойню прикажу отдать, — Лука устал ждать, уж больно узник разошелся, истово крестится, псалтырь нараспев читает, токмо спотыкается порой на словах. Что на коленях стоит на каменном полу и штаны пачкает, то пусть — корзины с грязным бельем и одеждой за ворота цитадели каждый день выставляли. Бабы с портомойни их всегда с утра забирали и к себе уносили на постирушки — служители им только воду таскали. А потом в канале полоскали — и он сам, и солдаты охраны «секретного каземата» постоянно пялились на подоткнутые подолы женщин, из-под которых виднелись белые молочного цвета ноги.
Но караульные всегда молчали, лишь напряженно глядя на соблазнительные взору картины искушения. И крикнуть нельзя сдобным бабенкам. Ни шуточку похабную отпустить — язык урежут за несоблюдение инструкции, батогами всю шкуру спустят, да на каторгу отправят, лишив выслуженных чинов и всего имущества. А как хочется взять в ладони и помять прелестные округлости мозолистыми руками!