— Так точно, ва…
Надзиратель осекся — чуть ли не совершил крамолу, назвав узника по титулу, который тот когда то носил в своем долгом тронном имени, но сейчас такового был полностью лишен. И лишь сейчас капитан Власьев сообразил, что столько властности прорезалось в голосе узника, коего им велено называть «Григорием», что он сразу же встал во фрунт. То был природный голос повелителя, рожденного царствовать и всем владеть!
Мысли лихорадочно метались в голове, пока он вышел из «Секретного каземата», отмахнулся от вставшего с табурета растерянного Луки. Открыл шкафчик и вытащил изнутри воск, который принялся разминать пальцами, чтобы сделать его и клейким, и податливым для печати. Саму печатку капитан никогда не снимал с шеи, где она висела на шнурке.
— Это не моего и не твоего ума дело, Лука Данилович. ОН стал тем, кем мог стать с рождения. То тайна нам непонятная, а может и чудо свершилось — не нам судить. Но веди себя с ним осторожно и внимательно, если что не то совершим, то не сносить нам своих голов.
Чекин молча кивнул в ответ — лицо его побледнело. Причастность к государственным тайнам опасна, она обжигает порой насмерть — офицеры это знали по своей долгой службе в Тайной канцелярии. И теперь они оба столкнулись со зловещей загадкой — перерождением узника, что долгие годы был под неусыпным контролем огромного числа людей. Никто царственного узника не учил иноземным языкам — но тут он освоил их за одну ночь, и не только говорит, но и на бумаге их речь выводит. А ведь писать он вообще не умел, было видно, но часа не прошло, как пишет. И манеры сменились уже в третий раз — от узника гневливого, до отрока просящего и скулящего, до вельможи. Видимо, порода такова!
Данила Петрович зашел в каземат — узник тихо молился, стоя на коленях подле иконы. Письмо лежало на столе, открытый лист. Капитан посыпал нижние строчки и подпись сухим песочком. Подождал минуту, и гусиным пером стряхнул песчинки на пол. Тщательно свернул лист, запечатал воском, размазав кругляш на стыке, и крепко прижал печать. Оттиск был четкий. Затем наложил воск еще в трех местах, в двух поставил по печати, а на третью приклеил белый клочок бумаги.
— Отнесешь коменданту крепости, пусть немедленно подпишет! Затем мне принесешь — ты список сделать за это время не успеешь! Я должен быть уверен, что ты честно присягу выполняешь державе нашей и матушке-царице данную, а не подсыл вражеский! Гонца отправь немедленно — императрица Екатерина Алексеевна должна знать истину!
Иоанн Антонович легко встал с колен и подошел к замершему капитану — Власьев с трудом сдержал себя и не отвел взгляда от глаз, которые его словно буровили. Но живот поджал и плечи расправил.
— Иди к коменданту и вопросов лишних не задавай. Тайна ни для тебя, да и я о том могу рассказать только ее императорскому величеству! А более никому! Но слова помню — скоро придет время, и ты получишь награду за свою верную службу! Все, иди!
Власьев повернулся через плечо — дряблые щеки дрожали. Капитан теперь полностью осознал, в какое дерьмо он вляпался. Но краем глаза, выходя за дверь, отметил, что Иоанн Антонович снова стал на колени и тихо, но горячечно шептал слова, глядя на икону.
«Так царь Иван Грозный тоже постоянно молился, дед мне о том говорил, а ему его прадед. Но головы ослушникам своим рубил, не задумываясь. Этот таким же царем мог быть… Не о том думаешь, забудь все, иначе головы не сносить тебе. Мигом на плаху отправят. В рапорте нужно рассказать только о том, что узник видел какое-то чудо, и резко изменился в поведении и стал понимать иноземную речь. А какую, не ведаю, и откуда узнал, не понимаю. Надо от себя беду заранее отвести, да подальше. То их царское дело — пусть между собой разбираются сами!»
Глава 12
Иван Антонович лежал на кровати, уставившись глазами в каменный свод, по которому плясали багровые отсветы зажженных свеч. И мысли у него сейчас были мрачные, как то подземелье, в котором он находился.
«Ты сам подписал себе смертный приговор при развернутом и обстоятельном эпикризе, в котором обосновал, за что тебя необходимо немедленно казнить, причем после долгой пыточной процедуры. Злую шутку со мной сыграло «перемещение» в молодое тело, что бурлит гормонами и адреналином. Как там, в песне поется — «закружило голову хмельную». Ведь все понимал — роль убогого и юродивого выдержать нужно еще на пару суток. Но словно резьбу сорвало — не я, он, настоящий хозяин тела, владеет эмоциями. Не смог удержать их своим старческим разумом, прорвали они эту не очень крепкую плотину. Вот такая двойственность получилась, при которой себя и погубил напрасно.