— Это… не за ваш счет, — огрызнулся дель Гадо, — за наш. Могу я распоряжаться казной хотя бы этой страны? А насчет траты вашей гребанной «зелени» — обращайтесь к министру финансов.
— Черта с два! — не выдержал Эдвардс, — к министру твоему я еще не обращался! Да чтоб у тебя был министр финансов — для начала должны быть сами финансы. А у вас? Тебе известен размер дефицита бюджета Маньяды?
Дель Гадо в ответ лишь промолчал и стыдливо потупил взор.
— Все это оплачивается, как ты сказал, «гребанной зеленью». Гребанный придурок…
— Я дерьмо, — вновь изрек дель Гадо и попытался снова вернуться к своему прежнему занятию. Но Эдвардс не дал — ухватил своего собеседника за подбородок.
— Окей! — сказал он не без удовлетворения, — раз уж ты считаешь себя недостойным… эта проблема решится быстро. Ты переедешь в… другое помещение, а на твое место найдем кое-кого потолковее. Думаешь, мало желающих — хотя бы в вашем… Совете?
Эдвардс хотел сказать «клоповнике», но вовремя поправился. Все-таки понятия «военный» и «язык как помело» синонимами не являются.
— Не надо… другого помещения, — пробубнил дель Гадо, — что нужно делать?
Несмотря на свое состояние, он не утратил сообразительности. И без труда понял более чем прозрачный намек патрона.
— Покончить с бардаком, — отчеканил Эдвардс, — с бардаком, который творится в твоей стране. В стране, которую тебе доверили… и не для того чтоб ты сорил деньгами. Устраивая пирушки для шлюх.
— Это танцовщицы, — виновато и крайне неуверенно возразил дель Гадо, покосившись в сторону спящей девки.
Генерал-полковник Эдвардс презрительно хмыкнул.
— …и, что конкретно я должен сделать? — переспросил его собеседник.
— Я же сказал — покончить с бардаком. И прекратить жить за счет дотаций. Это тебе понятно?
— Не совсем. В чем вы видите этот… бардак.
— Да ты еще и потешаешься, щенок! — Эдвардс рассвирепел, — или не в курсе? Мозги пропил? Так я тебе объясню.
Деньги, которые выделил Конгресс… выделил мне на эту чертову операцию, должны были давным-давно дать результат. А где он, этот результат? Наши компании, имевшие интересы в Маньяде, уже понесли убытки. Многомиллионные убытки! Они не могут обустроиться здесь, а если обустраиваются — их собственность уничтожают, а в сотрудников стреляют.
Я ясно выражаюсь? Если да — тогда какой вообще был смысл во всей операции? Легче было с Валадесом договориться — он хоть и сукин сын… был, зато надежный.
— А что же ваши солдаты? — осведомился дель Гадо с толикой ехидцы, — ваша хваленая армия? Вы что — не можете защитить своих граждан?
— Ублюдок… — вполголоса прорычал Эдвардс, — тупое дерьмо… Да ты понимаешь, что в солдат тоже стреляют — какие-то ублюдки из джунглей? Не одну сотню уже положили… И что прикажешь делать? Джунгли пожечь?..
На последней фразе Эдвардса передернуло. Он вспомнил молодость, вспомнил другие джунгли — вьетнамские, а также все «радости» пребывания в них.
— Слушай и мотай на ус, — начал он злобно, — американские войска находятся здесь исключительно с одной целью — прикрывать твой властных зад. Для полномасштабных боевых действий они не предназначены. Поверь: нам бы хватило сил втоптать вашу жалкую страну в пыль. Уничтожить половину населения, а другую половину посадить на баржи и выдворить к черту.
Но в Вашингтоне не пойдут на это — потому что до-ро-го. Гораздо дороже, чем поддерживать вас… вашу шайку лакированных ублюдков. Да и не поймут… даже союзники. Не говоря про ваших братьев-латиносов.
Оно нам нужно — война с половиной континента?
Именно поэтому, а не из любви и уважения, мы контактируем с тобой. И этим вашим Советом. Мы привели вас — сюда. В Президентский Дворец… а при Валадесе вас бы сюда и на выстрел не подпустили. Сидели бы по своим гасиендам, да чесали бы… одно место.
Эдвардс не стал уточнять, о каком именно «месте» идет речь.
— И что сделали вы? Вся ваша надутая братия? Что угодно — только не то, что нужно.
— А что нужно? — тупо переспросил дель Гадо.
— А я сказал — что. Очистить страну от отморозков с «калашами». Очистить… и я подчеркиваю: сделать это собственными силами. Чтоб все выглядело, как внутренние дела Маньяды… наведение порядка и прочее. Теперь ясно?
— Более чем. Только… насколько я помню, указ о создании Национальной гвардии был подписан еще…
— Отставить! — грубо оборвал его Эдвардс, — что мне с этих указов? Нужны результаты! Как продвигается дело — ты можешь мне сказать?
С мученической гримасой на лице дель Гадо покачал головой.
— А может… завтра утром? — робко и с надеждой почти что взмолился он, — я соберу министров… членов Совета… они все доложат…
— Сейчас, — отрезал генерал-полковник Эдвардс, — сейчас — или, самое большее, через час. Собирай этих пьяных свиней, которых ты называешь «министрами» и… я вас слушаю.
Хорхе дель Гадо неожиданно резко поднялся из-за стола, выпрямился во весь свой немалый рост и одним махом опрокинул в себя давешнюю рюмку с коньяком. Затем он поправил оттопыренный ворот рубахи (с расстегнутой верхней пуговицей) и обратился к патрону — на хорошем английском.
Причем, удивительно ясным голосом:
— А вы не могли бы… повежливее? Я все-таки аристократ и Президент… хоть и и.о. Вы же — просто военачальник.
И, не дожидаясь ответа, легким стремительным шагом председатель Совета Национального Возрождения двинулся прочь из залы. Генерал-полковник Эдвардс последовал за ним… но явно отставал. Вынужден был неуклюже семенить — и испытывал унижение.
«Мальчишка… — процедил он сквозь зубы, — аристократ гребанный…»
Как ни крути, а дель Гадо и впрямь оставался аристократом. И умудрялся-таки унижать даже своего патрона — невзирая на де-факто подчиненное положение.
У этого человека было много имен. В родном Пуэрто-Рико его нарекли Пабло Хименесом, после эмиграции он стал гражданином США Полом Хьюмэном. На Балканах его знали, как Ибрагима Горановича, на Кавказе — как Ильхама Заглоева. На Ближнем Востоке, за точность и эффективность он был прозван Скальпелем. И, наконец, для очередного формирования профессиональных ниспровергателей власти в очередной «банановой республике» этот человек именовался просто Инструктором.
На вопрос о профессии или роде занятий Хьюмэн-Хименес хранил многозначительное молчание, либо не без юмора именовал себя «свободным художником». Тем самым он совершал двойной обман — потому как не имела его деятельность ни малейшего отношения искусству… да и свободы в ней, по большому счету, не было.
Да, люди наподобие Пабло Хименеса вроде бы никому конкретно не служили, не давали присягу, не обязаны были хранить верность. Никому — кроме собственного кармана. Их называли «солдатами удачи», хотя удача в их делах решала не так уж много — гораздо меньше, чем опыт, умение и, разумеется, экипировка. Более правильным, наверное, было бы именовать таких людей «солдатами без армии» — с нанимателями вместо командиров и Золотым Тельцом, в качестве эквивалента «чувства долга».
И все же это была не свобода.
Наемничья стезя могла показаться веселой боевой вольницей разве что прыщавому подростку — насмотревшемуся кинобоевиков, наигравшемуся в компьютерные «стрелялки» и начитавшемуся комиксов… ну или книжек — примерно того же качества. Именно оттуда выходили и въедались в неокрепшие юные мозги такие категории, как «приключения», «путешествия» и, конечно же «никто никому ничего не должен». Хьюмэн-Хименес знавал немало «коллег», пришедших в профессию с такой вот требухой в голове. Да с нею, кстати говоря, и ушедших — навсегда и вперед ногами.
Хименес же уходить не собирался, поэтому вынужден был усвоить ряд несложных, но важных, истин. И перво-наперво осознать свою истинную роль — не супергероя, всесокрушающего и неуловимого, а лишь «винтика» в непостижимом для ума механизме.