Я встал, держа пистолет, и тут в кабинет ворвался напуганный выстрелом бедняга Анрио. Увидев, что я вооружен, он прилип к стене. Ланцманн вытирал рот, из которого сочилась струйка крови.
— Жорж, вы ведете себя крайне глупо!
От него несло кислым потом, и я знал, что это запах страха. В этот миг великий целитель Ланцманн показался старым, слабым и каким-то съежившимся. Я указал Анрио на кресло:
— Сядьте сюда!
Он поспешно исполнил приказ, бросая испуганные взгляды на коллегу. Ланцманн водрузил на нос очки, свалившиеся во время нашего единоборства.
— Ну и чем мы теперь займемся? Поиграем в шарады?
Я промолчал. Ланцманн уставился в меня своими большими светлыми глазами, и человеческого в них было столько же, сколько в объективе фотоаппарата. Мне стало не по себе под этим его взглядом. Он заговорил ровным, холодным голосом, как у няньки-робота:
— Жорж, вам не кажется, что вы наделали слишком много глупостей? Полиция преследует вас по пятам. Я хотел помочь вам бежать. Неужели вы никогда не научитесь отличать друзей от врагов?
Я ответил бы ему, но чувствовал себя таким слабым, пистолет, который я держал в руке, казался мне чудовищно тяжелым, меня охватывало неодолимое оцепенение. Выплыла мысль, пришедшая откуда-то из детства: «Мандрак, колдун Мандрак… » Мандрак, завернувшийся в длинный плащ, его пронзительные глаза, его изысканность… И в этот миг у входной двери пронзительно заверещал звонок. Он неожиданности я вздрогнул и повернул голову — ну сантиметров на десять, не больше, — в направлении звука. И в следующую секунду ощутил чудовищный удар в висок и потерял сознание, успев, однако, подумать, что становлюсь специалистом по получению ударов по голове. Этакая живая антология по приему на голову разных тяжелых предметов.
Я медленно открыл глаза, включив волну боли, распространяющуюся от затылка к бровям. Перевернутый журнальный столик и ваза у моей щеки, облепленной полевыми цветами, убедили меня, что я все еще в кабинете Ланцманна. Ни единого звука. Щека у меня была мокрая. Я подумал, уж не плакал ли я, но потом понял, что это вода из вазы, разлившаяся по паласу. Счастье еще, что ваза не разбилась и не пропорола мне череп… Вставай, приказывал мне мозг, немедленно вставай! Невозможно, отвечали мои руки и ноги, охваченные сладким бессилием. Я подумал, может, оно и неплохо закончить свои дни на этом приятно прохладном паласе, но тут же вздрогнул, услышав, как внизу хлопают автомобильные дверцы. К дому подъехали несколько машин, какой-то голос отдавал приказания… Легавые! Мгновенно придя в себя, я рванулся, чтобы вскочить на ноги, и тут же снова повалился навзничь: руки и ноги у меня оказались связаны крепким нейлоновым шнуром!
Понятно, этот подлюга Ланцманн продал меня. Что ж, я играл, проиграл, и теперь мне остается только сдаться.
Глухой звук позади вынудил меня повернуть голову, насколько, разумеется, это было возможно: пара ног в черных кроссовках опустилась на ковер, на фоне окна выделялся темный силуэт. Прекрасно, мне на выручку явился Арсен Люпен. Он склонился надо мной, все так же лежащим лицом вниз, и перерезал веревку, стягивающую ноги. Торопливые шаги по лестнице. Какое-то шушуканье. Мой спаситель подбежал к двери, и я услыхал звук поворачивающегося ключа. Затем он возвратился ко мне, рывком поднял меня на ноги и впился своими злобными глазками в мои. Увы, в нынешние тяжелые времена у Арсена Люпена оказалась свинячья рожа Грубера. Я был до такой степени потрясен, что, не произнеся ни слова, позволил ему дотащить меня к окну.
Снаружи осторожно попытались открыть дверь кабинета. Потом загрохотали удары. А Грубер уже поднял меня на подоконник и перебросил вниз, на крышу соседнего дома, словно тюк грязного белья. Затем сам перепрыгнул ко мне, и в тот же миг из кабинета донеслись удивленные восклицания. Грубер стиснул мне локоть и, согнутого в три погибели, бегом потащил за собой к трубе. На ней была закреплена веревка, спускающаяся в тихую улочку, где стоял черный «мерседес» последней модели с работающим мотором. Грубер схватил меня, одной рукой прижал к груди и стал спускаться по веревке. Я вешу добрых семьдесят килограммов, но для него это было все равно что пуховая подушка. Из этого я сделал вывод, что с ним на узкой дорожке лучше не встречаться. Но вся беда была в том, что этот примат, похоже, имел намерение присвоить мою жену, а вот на это согласиться я никак не мог.
Приземление было несколько жестковатым, и Грубер затолкнул меня в машину в ту самую секунду, когда над краем крыши появилось разъяренное лицо. Дверца хлопнула, «мерседес» рванулся вперед, раздались выстрелы, и я вжал голову в плечи. Грубер, севший рядом со мной, выхватил пистолет и выпустил несколько пуль в заднее окно. А я сидел и задавался вопросом, какая злая колдунья засунула меня в этот вонючий детективный сериал. Видно, нечаянно я отдавил мозоль одной из них и теперь, наверное, осужден вечно скитаться между Джеймсом Бондом и макаронным вестерном…
«Мерседес» мчал на бешеной скорости, и Грубер, похоже, малость успокоился. Он наклонился к водителю, что-то ему сказал, и тот с визгом шин резко свернул в наилучшем стиле кинопогонь. Где-то позади выла сирена. Мы неслись со скоростью за сотню в час по пустынным улочкам женевского пригорода, потом шофер снял ногу с педали газа. Мы ехали так минуты три-четыре, пока к нам не подкатил и не затормозил синий с металлическим отливом «Мерседес-230 SE». В мгновение ока Грубер и я пересели в него. Черный «мерседес» рванул налево, синий — направо. Вой сирен, похоже, стал настигать нас, потом отстал. Грубер лыбился, как мальчишка, которому удалось привязать кошке к хвосту консервную банку. У меня трещала голова, и я все время спрашивал себя, что они собираются сделать со мной. Но я скорей позволил бы разрезать себя на части, чем ответил бы хоть на один вопрос этого сукина сына.