— Марта, сходите, пожалуйста, взгляните, что там поделывает наш друг Грубер.
Марте придется спуститься в подвал!
Она сделала глубокий вдох, который заметил лишь я один, с видимым сожалением прикрыла створки окна, но невольно оставила тоненькую щелку, благодаря которой я мог слышать их разговоры.
Через несколько минут им станет известно, что я сбежал. Интересная будет сцена. Я напряг слух. Зильберман маленькими глоточками смаковал шампанское, Ланцманн протирал очки.
— Ну хорошо, — медовым голосом протянул Зильберман, — перейдем к нашим делам.
— Мне крайне любопытно узнать, дорогой мэтр, что побудило вас столь настойчиво жаждать встречи со мной. Ведь, насколько мне известно, мы придерживаемся несколько разных… взглядов.
— Речь идет отнюдь не о политических взглядах, доктор, а об одном из ваших пациентов, который, к нашему обоюдному несчастью, встал на дороге и вам и мне.
Ланцманн напрягся, и я увидел в его светлых глазах настороженность.
— Надеюсь, вы не станете настаивать, чтобы я выдал вам профессиональную тайну…
В этот момент вернулась Марта, лицо ее было совершенно безмятежно. Сердце у меня забухало. Зильберман обернулся к ней:
— Ну как там Грубер?
— Он, видимо, вышел, я не нашла его.
Вид у Зильбермана был крайне раздосадованный.
— Вышел? А…
— Дверь заперта на ключ.
Заперта на ключ? Интересная новость. Что же получается, неизвестный, взявший на себя инициативу (крайне похвальную!) обезглавить Грубера, вернулся и закрыл дверь, чтобы по возможности оттянуть обнаружение трупа? Зильберман, похоже, был раздражен, но присутствие Ланцманна, который с интересом наблюдал за ним, удержало его от дальнейших расспросов. Марта вернулась к камину и стояла, позолоченная отсветом пламени, — самый обольстительный демон, который когда-либо вырывался из ада.
Зильберман снова налил шампанского, но Ланцманн жестом показал, что не будет пить.
— Доктор, я прямо к сути. Вы — умный человек. Я же человек практический. Вы поймете, что у меня есть все основания задать вам кое-какие вопросы.
Ланцманн ничего не ответил, делая вид, будто любуется сложным узором черно-синего персидского ковра. Зильберман поинтересовался:
— Объясните мне, почему вы сегодня вечером выдали полиции одного из своих пациентов?
Ланцманн поднял голову и взглянул в лицо Зильберману.
— Этот человек стал опасен. Он душевнобольной. Но вас это ни в коей мере не касается. Скорей уж я должен спросить у вас, почему вы установили за мной слежку.
— Ну-ну, доктор, давайте обойдемся без громких слов… Следил я не за вами, а за вашим больным. И о нем я и хочу побеседовать с вами.
— Сожалею, но мне нечего вам сообщить.
— Доктор, доктор, ну не принуждайте меня к крайностям, о которых мы оба потом будем сожалеть.
— Это что, угроза? Думаю, мне пора откланяться. Прошу меня извинить.
Ланцманн с достоинством поднялся, в своем клетчатом костюме он смахивал на английского пастора.
Зильберман тоже поднялся и наигранно откровенным, искренним голосом человека, привычного брать быка за рога, объявил:
— Доктор, этот ваш больной нанес мне тяжкое оскорбление. Вот почему я позволил себе просить вас об информации. Вы же сами сказали, что он опасен. И у меня есть все основания полагать, что опасность грозит и мне. Он когда-нибудь упоминал вам о некоем Грегоре фон Клаузене?
О, наконец-то подошли к главному. Я затаил дыхание. У Марты был такой вид, будто все это ей безумно надоело. Ланцманн выпрямился.
— Мой больной — человек с нарушенной психикой. Он убежден, будто у него есть брат-близнец, которого преследуют толпы убийц по причине какой-то жуткой тайны. Не позволяйте ему втянуть себя в эти его фантазии.
Так значит, голова Грубера, скатившаяся тому на колени, фантазия?! Ланцманн уже направился к выходу, и я приготовился вступить в игру, чтобы, как говорится, «одним махом семерых убивахом», но тут прозвучал голос Зильбермана, прозвучал чуть громче и чуть решительней:
— Доктор, я прошу вас еще ненадолго задержаться.
— Извините, нет. Нам больше не о чем говорить.
— Мне крайне огорчительно, но я вынужден не согласиться с вами. Если вы соблаговолите обернуться…
Ланцманн со вздохом повернулся к любезнейшему Зильберману и к «беретте», которую тот нацелил в тощий живот выдающегося психоаналитика. На суровом лике Ланцманна явилась недоуменная гримаса.
— Что означает эта дурацкая комедия?
— Доктор Ланцманн, мне неизвестно, что мог рассказать вам наш общий друг, но что бы он вам ни рассказал, в любом случае он рассказал вам слишком много, чтобы вы могли надеяться продолжать свою деятельность, если не дадите нам некоторые гарантии.
— Гарантии? О чем вы?
— Я хочу получить историю болезни этого больного, а также магнитофонные записи сеансов.
— Никогда!
Зильберман пожал плечами:
— Право же, не стоит произносить столь громкие слова. Мы спокойно подождем, когда вернется мой друг Грубер, и он проводит вас к вам в кабинет, где вы поищете эти документы. Поверьте, я сумею быть благодарным за ваше сотрудничество.
— Вы и впрямь уверены, что вам все дозволено!
Ланцманн с отвращением смотрел на Зильбермана.
Тот снова пожал плечами и обратился к Марте:
— Марта, налейте нам немножко шампанского.
Марта, повернувшись к ним спиной, разлила шампанское, и я со своего места заметил, что она бросила в один бокал какую-то таблетку. Наверно, чтобы успокоить Ланцманна. Но если они намерены дождаться Грубера, то ожидание может затянуться навечно. Я решил, что пришла пора вмешаться.