— Иль неможется?
— Простыл, видать. Лихоманка забирает, никак не согреюсь.
— Ништо, за работой разогреешься.
Привезя последнюю тачку, Митька перехватил из рук Рощина потяг и стал качать мехи. Захолодевший уголь разгорался медленно. Васька поворошил в горне щипцами, посыпал угля посуше. Наконец пламя стало сильным и ярким. Заложив в огонь пару чушек, Рощин подошел к соседу.
— Простыл, говоришь? Липового бы цвету настоять. Иль чарочку. Как рукой сняло бы.
— Эх, парень, у меня семья. Не до чарочки. Не свалиться бы вот.
— Ничего, оклемаешься.
В дальнем углу звонко запела наковальня. Пора было начинать. Рощин вернулся к своему горну, поглядел, готовы ли чушки, и, ухватив одну из них длинными щипцами, ловко перекинул на наковальню.
— Бей!
Митька размахнулся пудовой кувалдой, с силой ударил по болванке.
За работой незаметно прошло полсмены. Рядом с горном Рощина лежало уже больше десятка готовых криц. Сосед не выработал и половины.
— Плохо идет дело-то? — участливо спросил Васька, присаживаясь с куском хлеба к тяжело дышавшему мастеровому. — На-ка, пожуй!
— Не идет, парень, еда. Не в коня, видать, корм… Боюсь, попадет мне ноне от Мотри.
— Что же теперь, помирать, что ли?
— Да уж лучше бы. Один конец.
Зябко поеживаясь, он поднялся и, тяжело передвигая ноги, пошел к горну. Снова принялся за работу и Васька.
Упряжка подходила к концу, когда на фабрике, как всегда, появился смотритель. Обходя горны, он тщательно пересчитывал готовые крицы, которые тут же отвозились под надзором рунтов на склад. Очередь дошла до Котровского.
— Да ты, мотри-ка, больше всех наробил? — с издевкой промолвил смотритель.
— Захворал я, Яков Капитоныч!
— Захвора-ал! Ах ты, батюшки!
— Прости Христа ради, в другой раз вдвое больше сделаю. Постараюсь.
— Ты меня другим разом не корми. Доколь урока не выполнишь, с завода не уйдешь. Поди, и половины нет?
Относивший от наковальни готовую крицу Рощин остановился. В голове его мелькнула мысль одурачить Мотрю. Сделав вид, что споткнулся, он с силой швырнул крицу в груду, лежавшую в стороне от горна. От удара крицы рассыпались, смешавшись с теми, что были выложены Котровским.
Вздрогнув от грохота, Мотря повернулся и подозрительно поглядел на Ваську.
— Ты что, лешай?
— Я ничего… Крицы вот…
— Что крицы?
— Да оступился я, развалил их.
— Уложишь.
— Перемешались они.
Смотритель догадался, что Рощин, желая выручить соседа, умышленно смешал его крицы со своими. Это уже был скрытый бунт против существующих порядков.
— Ты что, варнак, на «козу» захотел?
Мясистые уши Мотри налились кровью.
— Запорю подлеца!
Работные со страхом смотрели на Мотрю, наступавшего на Рощина. Отходя под прикрытие наковальни, Васька с деланным испугом оправдывался:
— Ненароком ведь я. Да вы сочтите, тут на двоих хватит.
— Я те покажу «хватит»!
Разыгравшуюся сцену прервало появление испуганного рунта. Подбежав к смотрителю, он что-то тихо сказал ему. Выругавшись, Мотря погрозил Ваське кулаком и засеменил к выходу.
В самый разгар работы на домне чуть не случилась авария. Время плавки давно прошло, а узенькие канавки литейного двора все еще чернели свежеразрыхленной землей. С печью что-то не ладилось. Сменный горновой Павел Ястребов, высокий худощавый парень с горбатым носом и черными бровями, велел уменьшить засыпку руды в печь и прибавить угля, но от этого лучше не стало. Прибежавший к домне Мотря ходил около нее красный от злости. Павел молча утирал кровь с лица, разбитого тяжелыми кулаками смотрителя.
— Ты мотри у меня! Не раздуешь домну — собакам кину. Спал, поди, песья твоя душа?!
— Не спал я, Яков Капитоныч, впервой такое содеялось.
— Мотри у меня, впервой! Кабы в остатний не было!
Ждали Ефима Ястребова, старшего брата Павла, славившегося своим умением «выводить козла» — предотвращать аварии. Кряжистый, но уже начавший сдавать старший горновой мало с кем разговаривал. На заводе считали его нелюдимым, но уважали за знание дела и прямоту.
Ефим шел медленно, тяжело опираясь на суковатый подог. Обойдя смотрителя, он подошел к домне, любовно погладил ее рукой и приложился ухом к ее телу. Внутри тихо и жалобно гудело, словно у больного в груди.
— Застывает, матушка!
По его указанию печные взяли железную пику и пробили — в который раз! — выпускное отверстие — летку. Чугун не шел. Велев снова забить глиной отверстие, Ястребов еще раз послушал, как гудит печь, посмотрел на медленно раздувавшиеся мехи и все так же молча направился к плотине. Мотря, следивший за его действиями, двинулся было за ним, потом остановился и, махнув рукой, вернулся назад.