Монгольские глаза Никиты хитровато сощурились.
«С татарином схож, — подумал Андрей. — Цену себе набивает».
Глотнув из чарки, спросил:
— Ну, так как же решим?
— Не-ет, продавать не буду.
— Жаль, жаль. А я было по доброте своей помочь тебе хотел. — И, вынув из кошелька пачку бумаг, положил их на стол.
— Так они же подождать обещали! — вырвалось у купца.
Неосторожное признание Гальцова сделало Баташева более настойчивым.
— К какому концу придем?
— Продавать не стану. Последнего лишусь, а лес оставлю.
— Не хочешь — не продавай. Так возьмем. Известен тебе указ царя Петра Алексеевича? — И, вынув из того же кошелька бумагу, торжественно прочел:
«Соизволяется всем и каждому дается воля, какого б чина и достоинства ни был, во всех местах, как на собственных, так и на чужих землях, — возвысил голос Баташев, — искать, копать, плавить, варить и чистить всякие металлы, сиречь золото, серебро, медь, олово, свинец, железо, тако ж минералы…»
— Слыхал? Руду мы на твоей земле нашли и заявку об этом в столицу дали…
Гальцов подавленно молчал.
— Добром с тобой хотим, по-хорошему. Не желаешь продать — в наем сдай.
На это предложение купец согласился. На другой день в Ардатове был подписан договор: отдавал Гальцов тулянам братьям Баташевым сотни десятин угодной и неугодной земли — лесных урочищ и пустошей. Вольны были Баташевы на тех землях лес рубить, плотины прудить, железные руды приискивать и что угодно им строить. А плата была положена за это с них шестьдесят рублей в год.
II
Вернувшись из Петербурга с разрешением на постройку завода, Иван Родионович дома брата не застал.
— Третья неделя, как на новое место уехал, — сказала ему жена.
— Правильно делает. Завтра и я на Выксунь отправлюсь.
— И ты туда же! Побыл бы хоть дома немножко, в дорогах-то умаялся.
— Отдыхать потом будем!
В ночь выпал снег. Пушистыми хлопьями висел он на деревьях, бриллиантовой россыпью искрился на кустах можжевельника. Заложенная в легкую кошеву пара резво бежала по первопутку.
Братья встретились у слияния трех речек, указанных Сорокой. В простом, домашнего сукна, полукафтане и высоких болотных сапогах Андрей руководил двумя сотнями лесорубов, расчищавших место для будущей запруды.
Обменялись троекратным целованием, помолчали. В морозной тишине звонко стучали топоры лесосеков, работавших неподалеку.
— Я вижу, времени не теряешь?
— Знал, что с разрешением вернешься. Для казны такое дело — клад.
— Ну, положим, казне от этого прибыток невелик.
— Не скажи. Что — с Урала возить, что — отсюда!
— Это пожалуй. А где взял? — кивнул Иван в сторону работающих.
— Скупил. Коих у Репнина, коих у Долгорукова. Не жалеют князья людишек, деньги боле надобны.
— А ты скорбишь об этом? — Иван коротко рассмеялся. — Пойдем посмотрим.
Работа шла дружно. Со стоном падали наземь островерхие ели, кряжистые сосны, круша молодой подгон при своем падении. Трещали, ломаясь, сучья. Могучая стена леса отступала перед людьми, одетыми в посконные армяки.
— Э‑эй, берегись! — кричали со всех сторон.
Веками стояли деревья. Не только звери и птицы, но и беглые находили здесь приют: редко ступала в этих местах нога человека. Теперь покою приходил конец.
Крестьяне работали усердно: не знай, каков окажется новый хозяин. Андрей, стремившийся к весне устроить плотину и подготовить все для закладки завода, кормил лесорубов хорошо, но работать заставлял от темна до темна, лично присматривая за всем. Ленивым спуску не давал.
— Помогай бог! — сказал Иван Родионович, подойдя к работающим. Те на минуту приостановились, сняли шапки.
— Бог спасет!
— Ну как, идет дело?
— Робим, покуда сила есть, — ответил крепкий еще на вид старик.
— Чего ж так, одевшись, небось, жарко?