К нему присоединилось еще несколько голосов, и песня зазвучала во всю ширь:
Задумавшись, Рощин не заметил, как к нему подсел Парфен, и чуть вздрогнул, когда тот сказал:
— Чего невеселый какой? Аль беду чуешь?
— Нет, так что-то. Откуда беде быть?
— Ин ладно. Давай выпьем, пока живы.
— Налей!
Парфен поднялся с земли, сделал несколько шагов по направлению к бочке с брагой и остановился.
— Погоди, у меня другая есть!
Вынес из землянки ладно сделанный берестяной туесок, протянул Василию.
— Отведай, какова будет!
Не ждал Василий беды, а она надвигалась. Солдаты, которых просил младший Баташев, уже шли на их поимку.
Иван Родионович не сказал брату о том, что на Выксунь прибудут солдаты. Решил: придет время — сам узнает. Не посоветовавшись с ним, распорядился он и о том, чтобы для солдат освободили помещения, занимаемые охотничьими егерями. «Не спрашивать же мне у брата разрешения», — подумал он.
Всеведущий Карпуха сразу же донес о таком распоряжении Андрею Родионовичу. Вспылив, тот приказал немедленно вернуть егерей назад.
Назревал скандал. Не желая, чтобы повторилась сцена, подобная той, что произошла между ним и Андреем недавно, Иван Родионович придумал, как ему показалось, верный ход. Он велел Дарье Ларионовне пригласить Андрея на вечерний чай, рассчитывая, что при Дарье тот не позволит себе грубых выходок.
«За чаем и поговорим», — решил он.
Вначале разговор шел о малозначащих вещах. Андрей настроен был как будто бы мирно. Улучив подходящий момент, Иван как бы между прочим сказал:
— А егерей ты зря приказал назад вселить. Те комнаты под солдат нужны.
— Каких солдат?
— Таких, что на постой к нам прибудут.
— А кто их звал сюда?
— Я.
Шея Андрея начала, как всегда в минуты гнева, наливаться кровью. Жилы за ушами взбугрились. Казалось: минута — и он взорвется. Он уже сделал было порывистое движение, намереваясь вскочить с места, но встретил умоляющий взгляд Дарьи и усилием воли сдержал себя.
— Так. А зачем они здесь нужны?
— Пора покончить с тем беглым сбродом, что расплодился в наших владениях.
— Уж не по моей ли милости он расплодился?
— И по твоей. Губернатор тебя предупреждал?
— Губернатор здесь не хозяин.
— Тогда я хозяин.
— Ты? — Андрей нервно расхохотался. — Сильна свинья, когда хрюкает.
Иван обидчиво ответил:
— Хоть бы и свинья, да все человек. А на твою спесь пословица есть: водяной пузырь недолго стоит.
— Ванька!
— Здесь извозчиков нету.
Захлебнувшись от ярости, Андрей метнулся к двери. На пороге остановился.
— Спасибо, сестрица, за чай-сахар. Напоила. Век не забуду. А с тобой, — повернулся он к брату, — разговор один: либо твоего духу тут не будет, слышь, либо мне здесь не жить!
Хлопнув дверью так, что зазвенели стоявшие на чайном столике чашки, он выбежал из комнаты.
— Ваня, зачем вы так? — Дарья испуганно смотрела на мужа, не узнавая его. Все черты лица Ивана заострились, и без того хищный нос стал еще более тонким, поперек высокого лба глубокими бороздами прорезались морщины. — Да что с тобой? — чуть не выкрикнула она.
Губы Баташева скривились в злобной улыбке.
— Ну ладно. Попомню я ему эту свинью!
Его колотила нервная дрожь. Пытаясь унять ее, он взял со стола чашку с чаем, но руки плохо слушались его: чашка глухо позвякивала о блюдечко. Отпив глоток, Иван Родионович поставил чашку на стол.
— Прости, Даша, впутал я тебя в наши дела.
— Ваши? А разве они не мои?
— Не бабьего ума это дело. Иди-ка лучше отдыхай.
Дарья Ларионовна хотела что-то возразить, но еще раз взглянула на мужа и промолчала.
— Тебе ничего не понадобится? — поднялась она.
— Надо будет — скажу.
Оставшись один, Иван долго сидел в раздумье. Ссора с братом грозила привести к полному разрыву. Не ослабит ли это их силу? Не лучше ли махнуть на все рукой, оставить, как и раньше, все заводы под надзором брата, а самому уехать в Москву? Но это значит показать себя трусом, безвольным глупцом. Сделай так — потом и на житье будешь у братца выпрашивать.
Не найдя ответа на возникавшие один за другим вопросы, он допил давно остывший чай и ушел к себе.
Утром все решилось само собой. Иван Родионович только поднялся с постели, как ему принесли письмо от брата. Андрей сообщал о своем отъезде на Гусевский завод.
«Доколе ты тут смрадить станешь, — писал он, — ноги моей не будет на Выксуни. А пожелаешь раздел учинить заводам и всему имуществу — препятствий с моей стороны нет».