— А ты, парень, отколь?
— С завода. Пришел посмотреть, как вы руду копаете.
— Барин прислал?! — Женщина испуганно приподнялась.
— Какой тебе барин! Сам пришел. Полюбопытствовать. Не видел допреж.
— А чего смотреть-то? Ковыряемся, словно кроты.
Спохватившись, она достала из берестяного кошеля тряпицу с завернутым в нее куском хлеба.
— На, поешь, а то устал, поди, у ворота-то!
— Нет, спасибо, не хочу. Ты лучше дочке дай.
Девочка исподлобья глянула на него.
— Дикая она у тебя. Как ее звать-то?
— Наташей. Не привыкла еще к здешнему народу, вот и боится.
— Вы что, дальние?
— Верст сорок, а может, и боле. Теперь тут неподалеку живем, на пустоши.
— Кличут как?
— Котровские. А тебе на что?
— Так просто.
Рощин помолчал. Синеглазая девчонка, сидя рядом с матерью, временами исподлобья взглядывала на него. Улучив момент, Василий смешливо подмигнул ей. Та, закрыв лицо рукавом, спряталась за спину матери.
— Чего ты, дуреха, — ласково обратилась к дочери Анна. И, обернувшись к Василию, молвила: — Глупенькая она еще у меня. Иные в ее пору невеститься уже начинают, а она все дите несмышленое.
— Не торопись, тетка Анна, вырастет еще.
— Вестимо, вырастет. А там, гля-ка, и из дому уйдет.
— На то они и девки.
— Так, так… Пока растишь — ночей не спишь, замуж выдашь — хлопот тебе да забот вдвое. С парнями лучше. Возрастет — помощник в дому.
— А есть мальчишки-то?
— Нет, не благословил господь. Одна вот Наташенька, счастьице мое.
— Как в деревне-то жили?
— Плохо, парень. Мы хоть и не барские, к монастырю были приписанные — Саров-пустынь слыхал? — а все одно невмоготу было. Как на барщине. Монахи знают одно: богу молиться да по молодкам шастать, а мы — работай на них, пои их, корми. На монастырском поле день поработаешь, а на свою полоску часу нет. Сумеешь урвать — гоже, нет — не жалься. До рождества свово хлебушка хватит — и слава те господи.
— Да, хорошего немного.
— Что и говорить. Ну и здесь-то завидного мало. Такая же маята. Вот, может, на завод переведут, там полегчает.
— Полегчает, как же!
— Ай и там тяжко?
— Да нелегко. — Василий сорвал былинку, пощекотал ею девочку. Та испуганно сжалась. — Ну, я пойду, пожалуй.
— Спасибо тебе, парень, за подмогу. Теперь до вечера дотянем.
Прежде чем покинуть поляну, Васька заглянул на одну дудку, другую, третью. Везде шла такая же, как и на первой, работа. Медленно поднималась наверх бадья, груженная рудой, снова спускалась — и так раз за разом с раннего утра до темного вечера.
«Тяжелая работа, — подумал Рощин. — Хуже, чем на заводе».
Обратно шел той же тропинкой. Высокие корабельные сосны по-прежнему неумолчно шумели, словно жаловались на кого-то. Вдали, пугая своих пернатых собратьев, гулко ухал сыч.
Выйдя на пригорок, Васька вдруг остановился. Шагах в десяти на тропинке стояла, зажав во рту какую-то добычу, огненного цвета лисица. Ее желтовато-коричневые глазки настороженно, но и без испуга смотрели на человека. Пушистый хвост, словно сноп ржаной соломы, стлался по земле. Постояв, она юркнула в чащу.
«Вот и люди так. Урвут кусок и — в нору!»
В голову снова полезли мысли о неправильном устройстве людской жизни.
«Была бы моя воля — все по-своему повернул бы. Пусть каждый живет, как хочет.»
Так в разговоре с самим собой незаметно дошел до поселка. У самой околицы встретил попа Сороку. Тот быстро шел, почти бежал, бормоча что-то себе в бороду.
«Пьяный, что ли, батька? Иль беда какая стряслась?»
Занявшись постройкой заводов, Баташевы, казалось, забыли о Сороке. А он, выбитый из привычной жизненной колеи, не знал, куда себя девать. Нередко приходил на берега Выксуни, хоронясь от людей, смотрел, как согнанные с разных сторон крестьяне валят лес, возводят плотину. Его большие мужицкие руки вдруг запросили дела. Глядя на землекопов, не раз порывался он сбросить с плеч латаный парусинковый подрясник, закатать рукава и, взявшись за кирку иль лопату, вместе с ними ворочать глыбы земли. Однако Сорока понимал, что поступить так нельзя: чего доброго, землекопом и останешься. А у попа из головы не выходила мысль о том, что братья Баташевы должны взять его в долю.
Сидя в сторонке на поваленной ели, Сорока представлял себе, как станет соучастником заводского дела. Мечты о богатстве бродили в нем, как ядреные вешние соки в молодом дереве. Но шли дни, недели, росла запруда, расчищалось место для будущего завода, а Сороку никто к делу не звал. И попом начинало овладевать сомнение.