Шагал Петя быстро. Ему приходили в голову всякие смелые мысли. «Во-первых, — думал он, — снаряд можно на ходу перекидывать из рук в руки, потом можно его покатить по земле, как брёвнышко… А ещё интересно бы положить его на плечо и нести возле самого уха».
После таких мыслей он почувствовал себя и впрямь бесстрашным человеком.
— Сейчас пойдём ко мне, — говорил Лёва. — У меня тоже все ушли. Возьмём молоток и — чик-чик! — разом всё обделаем. А из запала свисток милицейский сделаем…
Припекало. Солнце поднялось уже высоко, и ни одно облачко не закрывало его спокойного сияния. Стояло погожее бабье лето. На сжатых полях стрекотали мириады кузнечиков. В голубом небе, курлыкая, учительской галочкой летели журавли.
Входя в село, ребята засунули снаряды под рубашки. Около нового сруба их окликнул дядя Матвей:
— Эй, что несёте? Огурцы чужие?
— Не! — задорно улыбнулся Лёва. — Не угадали.
Когда вошли во двор и заперли за собой калитку, Петя устало присел на скамейку.
— Искупаться бы сходить…
Интерес к снаряду у него уже немного остыл. Всё оказалось простым и обычным. Так можно нести и любой кусок железа.
Лёва тоже порядком устал. До оврага было с километр ходу, а снаряды весили килограмма по три каждый.
— Пойдём окунёмся, — согласился он, — Только я сначала эти штуки за сарайкой зарою, а ты, хочешь, почисти пылью запал. Блестеть будет…
Зажав между большим пальцем и мизинцем трубочку запала, Петя стал протирать её пылью. После нескольких движений трубочка из ярко-зелёной превратилась в серо-зелёную, потом этот цвет поблёк, и вскоре за оставшимся сизым налётом уже стали проступать жёлтые блестящие царапины. Запал был сделан из латуни.
«А что, если трубочку разрезать ножом и посмотреть, как там устроено?» — подумал Петя и вытащил из кармана самодельный складной нож. Положив трубочку на скамейку, он надавил ножом на кончик запала. Трубочка смялась. Петя нажал посильнее, и вдруг что-то огненное, что-то очень страшное ударило ему в лицо, в рот, в уши, разбросало руки и опрокинуло на спину.
Очнулся он через минуту. Боли никакой не было. Только на груди лежал тяжёлый камень и мешал дышать. «Умираю…» — подумал Петя и Дико закричал. И сразу кто-то сильный подхватил его, положил на мягкое. Пахнуло сеном, и снова в нос ударил тошнотный запах крови. Издалека донёсся чей-то голос, очень похожий на голос дяди Матвея:
— Ах, сорванцы, что наделали!
Петя ясно различил эти слова, понял, что дядя Матвей подхватил его на руки, но всё это как-то проходило мимо сознания. И только один, вдруг неизвестно откуда надвинувшийся женский голос не давал ему покоя. Этот голос выкрикивал одно и то же:
— Петенька, боже ты мой! Петенька!
— Мальчик, проснись! Уже завтрак!
Тёплая женская рука осторожно поглаживала по плечу. Петя сладко потянулся, выпячивая грудь, поднял веки… и ничего не увидел. Испуганно схватился за глаза и, почувствовав на них повязку, сразу вспомнил вчерашнее.
— Где я? — чуть слышно спросил он.
— В больнице, в больнице! — торопливо ответила женщина. — Не волнуйся. Сейчас завтракать будем.
Петя помолчал. Потом, чётко выговаривая каждое слово, медленно спросил:
— А как же я есть буду? Я же не вижу!
«Не вижу!» У Пети внутри похолодело. Ему нестерпимо захотелось сорвать повязки и выскочить из этой жуткой темноты. Но руки не повиновались. Он почувствовал, что от ощущения какого-то нарастающего страха у него начинают путаться мысли.
Скорей, скорей заговорить о чём-нибудь! Но вдруг горло сжала спазма. Петя всхлипнул.
— Ну вот, здравствуйте пожалуйста! — с мягкой укоризной сказала женщина. — Лучше раскрывай-ка рот.
Пете в зубы ткнулась ложка. Каша обожгла губы. Петя отдёрнулся и поморщился.
Женщина подула на ложку.
— И что плакать? — сказала она. — Приедет профессор, посмотрит, и тогда станет ясно: плакать или не плакать.
И Петя услыхал, как несколько мужских голосов около него ответили:
— Верно! Верно!
Пете стало веселее. Значит, не он один такой. После завтрака санитарка Фрося взбила подушку, поправила одеяло и вышла. Петя разговорился с соседями по палате. Их было двое. Один Борис Фёдорович — бывший лейтенант (он Пете понравился сразу), другой — старшина Афанасий Дмитриевич. Они были ранены во время войны, но до сих пор не могли избавиться от разных осложнений. Свет они видели, но плохо. Еле-еле различали предметы.
— Ох, и лежать же надоело! — как взрослому, признался Пете лейтенант. — Лежишь себе и думаешь: провались оно всё пропадом — тоска зелёная! И только одно утешает: не зря пострадал.