, осторожно тронул старика: - Вы мне мешаете. Идите на собственное место. - Моё место над вами, спать не хочу, имею право сидеть, - зашипел старик безголосым шёпотом. Ухов отвернулся к стене. Старик, несмотря на возраст жизни, оказался непоседой. Шевелился, чесал голову, скрипел зубами. - Ты! - закричал Ухов, не умея больше терпеть,- ты мне надоел, уходи прочь! - А я буду,- шипел старик, бия себя в грудь. - Уходи, или я тебя ударю! - не выдержал Ухов, отрывая нетерпеливой рукой занавеску окна. - А я буду,- капризничал старикашка. Ухов замахнулся, но старик распахнул халат и показал привязанный к поясу кривой нож. Ухов вытер наволочкой сразу вспотевшее лицо, которое от пыльного белья тотчас почернело, уткнулся в подушку, тихо заплакал от унижения и страха ножевых ранений. Старик сидел почти до трёх ночи, делая незначительные перерывы своего присутствия. Он ел, молился, пел неприятные, ни на что непохожие песни. Когда на небе как-то сразу появилась луна, старик приглушённо завыл, ещё раз помолился и полез на своё законное место. Длинный халат и привязанный к поясу нож (может быть это была сабля), не способствовали ловкости, старик не раз падал на пол, на столик, на Ухова, на соседние полки. Ухов прижался к стенке, и не подавал голоса, даже когда задевали. Наконец старик улёгся, последний раз что-то пробормотал и затих, живя внутри себя отдыхом сна. Ухов лежал второй час, но сон, так бездарно потерянный, не шёл. Ничто не мешало, никто не беспокоил, но как только Морфей решался обнять, появлялся старик и, размахивая кривой саблей, сталкивал невооружённого Ухова вниз, на холодный пол. Ухов вздрагивал и просыпался. Когда первые лучи солнца осветили часть неба, Ухов лежал с широко открытыми глазами. Мысли появлялись, подталкиваемые качанием вагона, теряя в одинаковом однообразии всякий смысл. Он завидовал лежащему наверху старику, да и вообще всем «верхним людям». Имея один билет, они фактически могли занимать два места. Внизу, пить чай, смотреть в окно, читать газеты, разговаривать. Вверху получалась отдельная спальня, не пригодная для чужих посягательств. «А я возьму и посягну»,- придумал одуревший от обиды и бессонницы Ухов, вспрыгивая к верхнему соседу. Оглядевшись и не найдя свободного пространства, зажмурился и сел куда попало. Старику куда-то попало. Он согнулся сухим телом, ударил головой багажную полку, захрипел. Ухов испугался, к нему вернулась вся прежняя трусость. Захотел спрыгнуть вниз, но рука попала в сетку для полотенца и прочно зацепилась. Несколько раз рванулся и замер, чувствуя себя пойманной в паутину слабой мухой. Паук не заставил себя ждать, явился и потрогал Ухова за лицо. Руки были липкие-противные, Ухов торопливо крикнул визгливым, сорвавшимся голосом. - Женчина,- прошептал старик, привлекая к себе. Ухов перестал дышать, хотел оттолкнуть мерзкого старикашку, но силы предательски оставили, стал терять сознание, чувствуя шарящие по телу чужие руки. Пришёл в себя от крика. - Ты кому пришёл! - кричал обманутый старик. - Моя не такое, моя сама мужчина. Ухов пришёл в себя окончательно, понял всю драматургию происходящей комедии и засмеялся хриплым, срывающимся фальцетом. Разбуженная шумом проводница включила общий свет и прибежала увидеть своими глазами. Ухов к тому времени выпутался из сетки, лёг на своё место и закрылся с головой казённым, странно пахнущим одеялом. - Что у вас тут делается,- спросила проводница, поправляя хорошо сидящее обмундирование. Старик оглядел девушку с ног до головы, облизнулся, достал нож и погрозил: - Уходи женчина, моя сегодня никому не нужен. Проводница обиделась, побежала звонить. На длительной остановке старика сняли с поезда. Он долго прыгал по третьим полкам, проявляя удивительную для своего возраста ловкость, кидая в преследователей тюбетейками, которые, как оказалось, вёз на продажу. Один из прыжков был неточен, старик задел прочной головой менее прочный фонарь, разбил его и упал на заранее подставленные носилки. Когда его несли, длинные, жилистые руки цеплялись за перегородки, хватали встречающуюся на полу обувь, щипали вскрикивающих пассажиров. Теперь Ухов стал владельцем сразу двух мест: оставшегося от старика верхнего, и своего родного нижнего. «Внизу буду спать, на верхней - сидеть»,- думал он, задрёмывая. Уже сквозь сон почувствовал, что на полке он не один. Этим вторым оказался широкозубый начальник поезда. Он смущённо улыбался, перелистывая карманный календарь с фривольными картинками. - Это чётный, это нечётный...,- говорил вкрадчивым голосом, показывая пальцем дни и месяцы. Ухов попробовал встать, но начальник положил на него тяжёлую, всегда побеждающую руку: - Куда?! - У меня нечётное место, пойду в соответствие. Железнодорожник внимательно посмотрел в календарь, что-то вычеркнул и согласился: - Ладно, ступай. Внимательней будь, переходя путя. Ухов скатился вниз и сразу двумя ногами ступил на живого человека. Живой человек вскрикнул и оказался старой старухой из 12-го вагона. Ухов полез обратно к железнодорожнику, но старуха надёжно уцепилась за предметы одежды. - Должен лечь, согласно билету,- зашумела она, не ослабляя хватки. Ухов попытался освободиться, но старуха не оставила и полшанса. «Да много ли ей надо»,- подумал Ухов и уступил. Но старая старуха оказалась не такой уж старой, и надо ей было немало. Когда она наконец уснула, Ухов осторожно отнял от себя сильные, сухие руки, тихо встал, на цыпочках пошёл по вагону. В туалете никого не было. Запер за собой дверь, дважды проверил, что она заперта, перевёл дыхание, умыл лицо и шею. Из зеркала смотрел бледный, взъерошенный человек с исцарапанным, испачканным губной помадой лицом. Поезд остановился, в дверь постучали. - Выходите. На остановках пользоваться запрещено! - голос ждал не ответа, а немедленного действия. - Я не пользуюсь,- оправдывался Ухов,- я прячусь. - Немедленно откройте. Я должен увидеть ваше лицо,- потребовал голос другого человека, и тотчас в дверь стали колотить. - Зачем вам моё лицо!?- Ухов навалился на дверь. - А может ты в розыске. Последние слова, резкий переход на «ты» не сулили ничего хорошего. Ухов схватил ручки закрашенного окна и дёрнул так сильно, как мог. Полетели стёкла, непрерывной сиреной закричала проводница, загудел-тронулся поезд. Бросился из вагона, кувырком преодолел насыпь, едва не налетел на километровый столбик, подпрыгнул на мягкой кочке и, каким-то чудом оказавшись на ногах, побежал по инерции в безопасную обратную сторону, ловко семеня по бетонным шпалам в беспрерывном, автоматическом движении. Пробуя остановиться, Ухов пытался схватить что-нибудь большое и неподвижное, но ничего подходящего на пути не находилось. Идущие навстречу скорые поезда тревожно гудели бегущему навстречу человеку, и он, благодарный за неравнодушие, в последнюю минуту давал дорогу. Сзади, как ни странно, никто не догонял. Сначала Ухов думал, что причиной является происходящий где-то ремонт путей, но однажды вечером на крутом перегоне ему в грудь угодила ночная птица. Не останавливая непрерывного движения, Ухов заметил, что несчастная разбилась вдребезги, как если бы её выстрелили из быстрой пушки в твёрдую стену. Из этого сделался вывод, что движение происходит со значительной скоростью, за которой не успевают прочие, менее развитые механизмы. На больших станциях Ухову делали знаки семафором и цветными флажками, пытались останавливать, но теперь он сам не хотел, и продолжал двигаться прямо на красный свет. В дождливую весеннюю ночь, проезжая большую узловую станцию, Ухов запутался в хитросплетении пересекающихся направлений, попал на постоянное кольцо и крутился в нём, пока не расцвело. Заметив при свете повторяющееся однообразие окружающего мира, Ухов дал тревожный гудок и двинул в сторону. Хотя в ту злосчастную ночь он не сомкнул глаз, к нему, пока он вертелся замкнутым ходом, успели подцепить несколько пассажирских вагонов. Была тёплая летняя ночь, когда вдали показались знакомые огни большого города. Ухов замедлил неостановимое движение, сверил стрелки часов со стрелками железной дороги, и перешёл на другой путь. Наступал новый, нечётный день.