Особо подчеркивалось, что рядовой состав частей Северного фронта, от чьего имени выступали составители Программы, стоит «за образование демократической республики», которую и будет «поддерживать всеми силами» (см. приложение 1).
Крах самодержавия, рост гражданского самосознания военнослужащих вызвали к жизни и такое явление, как демократизация армии и флота. Воодушевленные идеями революции солдатские и матросские массы начали стихийно создавать свои органы демократического самоуправления — солдатские (матросские) комитеты, явочным порядком добиваться расширения политических и гражданских прав.
Несмотря на кажущуюся спонтанность происходившего, демократизация, как процесс изменения характера взаимоотношений военнослужащих с целью ликвидации в Вооруженных силах устаревших монархических порядков[6], обуславливалась объективными причинами и была, безусловно, необходима.
Однако процесс демократизации с самого начала использовался различными политическими силами (консервативно-монархическими, либерально-демократическими, революционно-радикальными) не столько для решения проблем, накопившихся в военной организации страны, сколько для привлечения войск на свою сторону в качестве важного инструмента в борьбе за захват или удержание государственной власти.
Первым правовым актом новых органов власти, узаконившим возникшие во многих частях войсковые комитеты, предоставившим солдатам и матросам общегражданские права и установившим их равноправие с офицерами вне службы, стал приказ Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов от 1 марта 1917 года[7] № 1.
Отвечая актуальным задачам демократизации армии (напри мер, легализации деятельности солдатских комитетов, в которые только во фронтовых частях к этому моменту было выбрано до 300 тыс. человек[8]), приказ № 1 в то же время преследовал конкретные политические цели. Так, он обязывал всех военнослужащих в своих политических выступлениях подчиняться требованиям Петроградского Совета и солдатских комитетов, а выполнение приказов Военной комиссии Государственной думы санкционировал лишь при условии их соответствия постановлениям и решениям Совета. Тем самым наносился сокрушительный удар по основным принципам военного строительства, и прежде всего по принципам централизации военного управления и единоначалия.
В связи с этим следует отметить, что действия властей и других субъектов политической жизни страны, объективно способствовавшие разрушению военной организации государства, усугублялись морально-психологической атмосферой, воцарившейся в российском обществе после Февральской революции. Характерной ее чертой стало глумление над прошлым, уничтожение храмов, памятников царям и государственным деятелям. Более того, по воспоминаниям современников, «слова «Россия», «Родина», «Отечество» стали почти неприличными и из употребления на митингах были совершенно изъяты»[9]. В связи с этим депутат Государственной думы А. А. Бубликов писал: «И Россия, коренная Россия, словно обомлела перед этим натиском всевозможных наглецов. С веками выработанной привычкой к повиновению и уступчивости перед каждым окриком, она терпеливо сносила это всенародное оплевывание. Можно было безнаказанно выкинуть плакат «Да здравствует Германия»... но едва ли кто рискнул бы, да и смог бы безопасно пройти по Невскому с плакатами «Да здравствует Россия», «Все для Родины»[10].
Разумеется, разрушение государственно-патриотической идеологии крайне негативно влияло на морально-психологическое состояние военнослужащих, лишало смысла их тяжелую и опасную деятельность по защите государственных интересов.
Не содействовало росту духовного потенциала армии и флота и поведение высшего офицерского состава, многие представители которого из ярых монархистов в одночасье превратились в убежденных сторонников республики. Описывая это своего рода «идейное перебежничество», А. И. Деникин в книге «Очерки русской смуты» вынужден был констатировать: «Громадное большинство командного состава было совершенно лояльно по отношению к идее монархизма и к личности государя. Позднейшие эволюции старших военачальников-монархистов вызывались чаще карьерными соображениями, малодушием или желанием, надев «личину», удержаться у власти для проведения своих планов. Реже — крушением идеалов, переменой мировоззрения или мотивами государственной целесообразности»[11].
Такие «эволюции» подрывали авторитет командного состава в глазах подчиненных, ограничивали его возможности влиять на положение дел в руководимых частях, соединениях и объединениях.
Уже первые дни после выхода приказа № 1 ознаменовались всплеском активности солдатских масс, направленной на его выполнение. На общих собраниях выбирались командиры частей и подразделений, определялись офицеры, «желательные для части», создавались механизмы реализации гражданских прав бывших «нижних чинов».
Деятельно велась эта работа и в частях Железнодорожных войск. Всего лишь через день после издания приказа № 1–3 марта 1917 года состоялось собрание 1-го железнодорожного рабочего батальона, посвященное претворению в жизнь его требований[12].
На собрании командиром батальона единогласно избрали капитана Попова. Кроме того, выбрали командиров подразделений и определили «желательных для батальона офицеров». В основном это были прапорщики и зауряд-военные чиновники.
Должности младших офицеров в ротах упразднялись. Новые офицеры могли быть приняты в батальон лишь «по мере надобности». Офицеры, признанные «желательными к оставлению в батальоне», но не получившие должности, оставлялись при штабе на случай «особых надобностей».
Всем офицерам запрещалось пользоваться услугами денщиков и вообще услугами солдат для своих личных надобностей.
Судная часть батальона ликвидировалась. Вместо нее создавалась юрисконсультская часть, заведующим которой избрали писаря Воейкова.
Следует особо отмстить, что на многие должности, важные с точки зрения повседневной жизни части, но непосредственно не связанные с выполнением командных функций, а также в состав солдатских комитетов в 1-м железнодорожном рабочем батальоне, как и в подавляющем большинстве других воинских формирований, были избраны писари, военные чиновники, врачи.
Будучи представителями низших и средних слоев интеллигенции, многие из них симпатизировали программным положениям партий меньшевиков, народных социалистов и социалистов-революционеров, а кое-кто даже состоял в их рядах. Как показало время, это обстоятельство оказало существенное влияние на решения, которые принимались войсковыми комитетами в самые драматические для общества и армии моменты.
В 1-м железнодорожном рабочем батальоне, как и в других воинских частях, для обсуждения вопросов, связанных с жизнью части, создали комитет, которому вменялось в обязанность собираться не реже двух раз в месяц для обсуждения текущих дел, а по заявлению не менее 50 солдат — устраивать эти собрания не позднее как на третий день после подачи заявления.
Комитету поручалось в продолжение двух недель, а в случае надобности и далее, присутствовать при вскрытии почты, поступающей в штаб батальона.
Об уровне, на котором находилось медицинское обеспечение рядового состава до Февральской революции, можно косвенно судить по такому факту — общему собранию батальона пришлось принять специальное решение: «Врач обязан произвести освидетельствование солдат, заявивших о своих болезнях, по возможности в ближайшие дни».
Жизнь достаточно быстро показала: выполнение требований приказа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов № 1, некоторые важные положения которого, как уже отмечалось, были направлены на достижение политических целей, привело к дальнейшему падению дисциплины, обострению отношений между офицерами и солдатами, вызвало снижение эффективности управления войсками. Кроме того, оно косвенно способствовало росту масштабов дезертирства.
9
10
Бубликов Л. Л. Русская революция. Впечатления и мысли очевидца и участника. — Нью-Йорк, 1918. — С. 44.
11
12
Протокол собрания 1 го железнодорожного рабочего батальона о проведении в жизнь приказа № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов 3 марта 1917 года. См.: Революционное движение в России после свержения самодержавия. — Вып. 1. — М.. 1957. — С. 604–606.