По мере того, как Эйла и Бенджи продолжали идти, исчезли даже особняки, улица выплюнула всех на огромную площадь – внутренний двор из белого камня, в котором легко разместился бы один из солнечных яблоневых садов правителя Эзода. Внутренний двор был до краёв заполнен людьми, фонари и кострища освещали толпу мерцающим оранжевым светом, над головой развевались знамёна с изображением королевского феникса и эмблемы Томаса Рена – алхимических символов соли, ртути и серы: тела, разума и духа. Дым поднимался в ночное небо, закрывая звёзды. Эйла сделала глубокий вдох, наполняя лёгкие запахами жареной рыбы, поджаривающегося теста и чего-то почти тошнотворно сладкого, вина и сидра, медного запаха жидкого сердечника, древесного угля и жира жарящегося поросёнка, а над всем этим плыл нежный аромат белых роз, их было много. Эйла видела, что в толпе раздают венки из белых роз. За дымом и знамёнами она едва могла разглядеть сам дворец на дальней стороне двора. Белые стены, уменьшенная версия стен, окружающих город. Ворота.
Кто-то врезался в неё сзади, и она поняла, что всё это время стояла, застыв, на краю площади. Она ничего не могла с собой поделать. Она никогда не видела ничего подобного... Роскошь? Нет, не совсем. Изобилие? Тоже нет. Это не было похоже на сборище автомов, упорядочено великолепный бал в честь помолвки Крайер. Тут всё было роскошно, красиво, изобиловало едой, цветами и светом, несмотря на поздний час, и это было так по-человечески, хаотично и безудержно, как празднование Луны Жнеца, которое слуги правителя устраивали каждый год в приморских пещерах, но в сто раз масштабнее.
Эйла моргнула. Бенджи стоял в нескольких шагах впереди неё, тоже застывший. Она подошла к нему, потянулась, чтобы положить руку ему на плечо, но заколебалась. С той ночи, когда они пробрались во дворец, когда он отвёл её в сторону прямо перед тем, как они разошлись: он в кабинет Кинока, она в спальню Крайер – и поцеловал её, быстро и крепко, она не могла прикоснуться к нему, не вспоминая той ночи. Они не говорили об этом. На самом деле они не говорили ни о чём: ни о той ночи, ни о том, что было после. Эйла до сих пор не знала, значит ли для него что-то этот поцелуй, или это был просто поступок испуганного мальчика, который знает, что через час может умереть, и хочет испытать что-то в первый и последний раз.
Она не знала, какой ответ предпочла бы.
Может быть, это была ложь.
– Бенджи, – сказала она достаточно тихо, чтобы никто другой не услышал, но достаточно громко, чтобы её услышали сквозь музыку и океанский рёв пьяного и весёлого города. – Вон дворцовые ворота, пошли.
Он кивнул. Склонив головы, они прошли через центр двора, где музыка была самой громкой, а дым – самым густым. Держаться краёв было бы проще – но именно там стояли королевские гвардейцы, наблюдавшие за всем из-под своих белых масок. Поэтому вместо этого Эйла и Бенджи пробирались сквозь плотно сбитую толпу, прижимаясь к десяткам потных, пьяных, смеющихся людей. От дыма у Эйлы щипало глаза. Даже после мясного пирога у неё свело живот при виде такого обилия еды: столы ломились от разных видов рыбы, тарелок с сыром, фруктами и блестящими чёрными угрями, фруктовых пирогов, корзиночек с апельсинами, буханок сладкого чёрного хлеба, мёда, растительного масла, глинтвейна, медовых кексов, пирогов с семечками, имбирных пряников. Несколько человек в чём-то, похожем на зелёную одежду слуг, порхали вокруг столов, наполняя блюда и разливая вино в кубки.
Ей очень хотелось есть. Уже три дня она не ела ничего, кроме украденного хлеба и мясных пирогов, которые купила. До этого, за полторы недели в море, когда её тошнило и она бредила в грузовом отсеке, она не могла проглотить ничего, кроме воды. Желудок Эйлы переваривал сам себя, сжимаясь и переворачиваясь. Она стиснула зубы и заставила себя отвести взгляд от еды. На это нет времени. Нужно проникнуть через ворота во дворец…
В то время как главный праздник проходил во внутреннем дворе и на улицах города, казалось, что в стенах дворца отмечают другой, более эксклюзивный праздник. Эйла заметила ещё больше фонарей и знамён, ещё больше дыма, движение второй толпы. Ворота были открыты, хотя по-прежнему усиленно охранялись. Когда они приблизились, она похлопала Бенджи по запястью и кивнула в сторону группы людей, похожих на актёров или танцоров. Даже в масках было легко определить, кто из них человек. Автомы были похожи не столько на людей, сколько на статуи, которые иногда двигались. Они были высокие, угловатые, с гладкой кожей без пор, двигались очень размеренно. Их волосы всегда были гладкими и блестящими, тёмными в Рабу и более светлыми здесь, в Варне, где больше светловолосых. Человеческие тела отличались большим разнообразием: тысячи различных форм и размеров, кожа в веснушках, шрамах или отметинах, волосы любой длины и текстуры. Эйла всегда считала, что в этом великая ирония судьбы автомов. Их создали совершенными, нечеловечески красивыми, но от этого на них совершенно неинтересно смотреть.
Если только они не склонялись над книгой, а прядь распущенных волос не вилась у них на затылке. Если только они не спускались в приливную заводь в серебристом свете Луны Жнеца. Если только они не были ей.
Не надо.
Рядом с ней Бенджи фыркнул:
– Я не хочу надевать парик. Или ходить без рубашки.
Все актёры были людьми. Они были в масках, как и все остальные, но их маски не были просто белыми – они были раскрашены в яркие, переливающиеся цвета, а по краям свисали зелёные перья. Хотя они были в костюмах, Эйла не узнала ни одного из персонажей. Женщина в парике из голубой пряжи, другая в сверкающей серебряной короне, трое мужчин без рубашек с голой грудью, разрисованной красными и оранжевыми языками пламени. Должно быть, это из какой-то варнской народной сказки.
– Расслабься, – сказала Эйла. – Смотри, сзади идут люди, одетые попроще. Они не так уж сильно отличаются от нас. Может быть, мы сможем слиться с ними.
Она двинулась вперёд, но Бенджи резко схватил её за руку.
– Подожди, – прошипел он. – Посмотри на их запястья.
Эйла обернулась и увидела, что у актёров и всех остальных, ожидающих, когда их пустят во дворец, на левом запястье повязана зелёная лента. С каждой ленты свисало что-то маленькое и блестящее. Эйла прищурилась, сморгнув слёзы из-за дыма, и поняла, что блестящая штука похожа на... колокольчик? Нет, на золотую монетку. Гвардейцы проверяли запястья каждого, внимательно рассматривая монеты, приподнимая их так, чтобы они отражали свет костра. Эйла и Бенджи ни за что не смогут проникнуть в ворота без этих зелёных лент, если, конечно, не перелезть через стены. Эйла на мгновение задумалась, но стены были высотой в 6 метров, а белый камень казался совершенно гладким, и в любом случае повсюду расхаживали гвардейцы. Бесполезно.
– Ладно, план меняется, – пробормотала Эйла. – Все одеты в зелёное, найти пару ленточек будет не так уж сложно.
– И пару золотых монет? – спросил Бенджи. – Мы же не можем просто ходить и резать кошельки. Кроме того, они не похожи ни на какие варнские монеты, которые я видел. Они не круглые. Смотри, вон охранник берёт в руки... Видишь? Они квадратные. Наверное, это особый жетон.
Эйла перевела дыхание:
– Может быть, удастся… срезать ленточку с чьего-нибудь запястья? Незаметно для них? Или… или...
Она обвела взглядом толпу людей, ожидающих, когда их впустят за ворота: актёры в костюмах, ещё несколько людей, также одетых для развлечения, большая группа автомов – вероятно, дворяне. Они были похожи на пиявок, которые собрались со всех уголков Зуллы, чтобы посетить бал в честь помолвки леди Крайер, с шеями и запястьями, увешанными драгоценностями, с серебряными и золотыми нитями в волосах, в одежде из тончайшего бархата и шёлковой парчи. Эйла увидела какую-то женщину в шёлковых брюках цвета морской волны и расшитом золотом дублете, с обнажёнными руками и волосами, заплетёнными в толстую косу, доходившую почти до поясницы. В отличие от большинства, на ней не было маски. Когда женщина посмотрела в сторону толпы, Эйла увидела, что её рот выкрашен золотой краской.