Гарик молчал.
— Отвечай! В свое время я самостоятельно выбрался на волю. Ты знаешь, чего мне это стоило. То, что ты по случайности получил просто так, я заслуживал годами заточения. Ну?
— Да, я помню.
— Так вот. Я уйду сейчас, но запомни еще одно, — в голосе Бостона появились нечеловеческие звенящие ноты, присущие камуфляжникам и искажающие голос так, будто они надышались чего-то наподобие гелия, только с противоположным эффектом, вовсе не комичным. — Если посмеешь еще раз приблизиться к ней без моего разрешения, я потрачу столько сил и времени, сколько нужно, чтобы найти способ поймать тебя и навечно запереть в клетке. Ты же знаешь, мне хватит упрямства, а теперь и злости. Я сдержу свое обещание. Попробуй подойти к ней еще раз — и я запру тебя в клетку!
Бостон развернулся и с Любой на руках вышел через дыру с обугленными краями во двор, а Гарик не сделал ни малейшей попытки его остановить.
— Послушай, что знаю я, — перехватила Лазурь внимание хозяина дома, слегка пошевелившись. Ее лоб сморщился, а бледные губы казались больными и сухими. — Ты, наверное, ни о чем подобном не думал. Может, не знал? Тогда представь, что случилось бы дальше, будь все по-твоему. Люба стала бы твоей… предположим. Пусть даже нашелся бы способ подтянуть ее суть и сделать частично иной. Но ты понимаешь… где-то глубоко в душе отлично понимаешь, что никогда не смог бы принять ее человеческую часть. По правде, ты не смог бы быть с ней счастлив. Но даже это не самое страшное. Слушай, Гарик, слушай внимательно. Конечно, женщин среди нас рождается меньше, гораздо меньше, но все равно рано или поздно родится она… Слышишь? Родится та, что принадлежит только тебе. Возможно, через год. Возможно, пройдут века. Неважно. Свою половину можно ждать вечно, правда? Представлять, какой она будет. Лепить из мечты. И потом увидеть ее — живую, настоящую, телесную, без тени сна. И осознать, что связан с Любой, которую уже никуда не денешь, потому что ты обещал ей вечность и закрепил свое обещание приложенными Джайзером усилиями привязать ее к тебе энергетически. И ты не сможешь бросить ее, потому что это равнозначно убийству. И ты никогда не станешь свободен. И ты будешь мучить не только себя и Любу, которая со временем начнет вызывать в тебе отвращение, но ты сделаешь несчастной еще и ее… свою единственную настоящую любовь. Вот тогда-то ты и поймешь, что такое на самом деле одиночество. Не так, как сейчас, ты ведь уверен, что сейчас одинок? Не так… Другое одиночество, не поиск, а безвыходный тупик, когда смотришь на свою половину и знаешь — вы никогда не соединитесь. Так что подумай о ней… Видеть тебя с другой и понимать, что родилась напрасно? Не хочешь подумать о себе, подумай о ней!
— Что ты можешь об этом знать? Вы еще дети неразумные. Младенцы. Ну что смотришь, девочка? Тебе еще в куклы играть, а не взрослым дядям лекции об отношениях читать.
Гарик устало оперся на стол и снова выпрямился. На его лице красовались разводы грязи, но он даже не сделал попытки их стереть. Он вообще выглядел, как заблудившийся в тайге человек в момент осознания, насколько он уязвим в этой дикой среде.
— Босяк, выйди, — отрывисто приказала Лазурь, не поворачивая головы.
— С чего бы это?
— Ну!
Огненный напоследок осмотрел стены, пожал плечами и вышел сквозь проем. Гарик словно не заметил, скрестив взгляд со взглядом Лазури, не менее ледяным и заостренным, заточенным резать, причинять боль и пугать. Что угодно, кроме того, что он действительно хочет выразить. Но не может. Потому что нет подходящего объекта. Лазурь тихо подошла вплотную, задрав подбородок и монотонно заговорила.
— Это похоже на родственные чувства. У тебя есть мама, возможно отец, братья и сестры. И еще он. Легкая щекотка в месте, где невозможно почесать. Под поверхностью кожи, за глазными яблоками, в глубине мышц. Тебе не нужно прислушиваться или смотреть по сторонам — потому что тебе и так прекрасно известно, где находится он. В тебя встроен внутренний компас, не дающий забыть, какая сторона света для тебя самая важная. Та, сторона, где стоит он. От этого ты не можешь абстрагироваться, не можешь закрыться, даже ночью и даже если… окажется, что для него не существует ничего похожего на ту силу, что мучает тебя. Что его компас накрыт плотной тканью, чтобы не видеть, куда показывает стрелка. Бывает и такое… Тогда плюс превращается в минус, а живое становится неживым. Это как холодный пот, стекающий по спине. Ты от него не умрешь, но и не замечать… Пытка зудящим в голове звуком, от которого невозможно отмахнуться. Звуком его имени. Она будет чувствовать все это постоянно. День за днем. Каждую минуту, ежесекундно, наблюдая за тобой и Любой.
Гарик тяжело осел на стул и опустил голову. И не сразу смог выдавить:
— Прости. Я и представить не мог…
Лазурь сжала дрожащие губы и быстро отвела глаза. Стало слишком тихо, только все еще шипели остывающие стены. Потом она передернула плечами и вдруг бросилась на выход, пробежала, отчаянно размахивая руками и спотыкаясь, прямо по углям.
И исчезла.
***
На свете нет ничего прекраснее открытого неба над головой и окружающего свободного пространства, без ограждающих крыш, стен и железных решеток.
Воздух бил в лицо и пьяняще пах землей и травой.
— Быстрее!
Бостон нажал на газ, байк взревел, но не особо ускорился.
— Быстрее! — потребовала Люба из-за спины. Ее голос уносило ветром, и Бостон сделал вид, что не расслышал, хотя распознавал звуки еще в момент зарождения в ее груди, которой она так плотно к нему прижималась.
— Быстрее! — кричала Люба.
С момента, когда они наконец-то оказались верхом на байке и тот, урча, ринулся прочь от городка, где Люба просидела последние несколько недель своей жизни, ей будто сорвало крышу. Хотелось только одного — двигаться вперед вместе с ним, убыстряясь и достигая скорости, когда все вокруг превращается в пестрое смазанное пятно.
В крови бурлила энергия, губы, которыми она чуть раньше прижималась к его коже, чесались, требуя повторения. Хотелось всего — скорости, секса, свободы и пьянящей вечности. Сейчас Люба была готова на все. Плакать и смеяться. Отдавать и принимать. Любить и ненавидеть. Видеть самое скрытое и открывать самое сокровенное. Идти по грани между удовольствием и сумасшествием. Взлетать и падать.
— Быстрее! — она так сильно сжала руки на его поясе, что стало больно.
Бостон внезапно затормозил, останавливаясь у обочины. Они уже покинули городскую дорогу и вокруг было безлюдно. Ветер шевелил сухую траву, спутывая и сплетая в травяной ковер.
Бостон слез, разорвав ее объятие, развернулся и стащил Любу с мотоцикла. Она, чуть ли не подпрыгивая, вызывающе установилась на своего спасителя, не в силах выбрать, чего требовать от него первым делом.
— Ну все, хватит!
Бостон обхватил ее голову ладонями и крепко поцеловал в губы. Оторвался и с облегчением выдохнул. И снова поцеловал, уже совсем по-другому, обнимая с силой уверенного в своих правах собственника. Люба хотела от него всего и сразу, и вроде даже могла представить, какой у них получится близость, но случилось нечто совсем непредвиденное. Неожиданно ее волосы практически наэлектрилизовались и разлетелись вокруг головы подобно нимбу.
По мышцам пронеслась освежающая волна энергии.
Позвоночник затрещал, как выгнутая антенна.
Пульс стал сильным, а кровь практически зазвенела в жилах.
— Вот так… — Бостон оторвался от нее и заглянул в глаза. — Так мне будет спокойнее.
— Это она? Твоя сила?
— Да… И надо же… целовать тебя куда приятней, чем просто гладить по плечу или сжимать руку. И даже интересно становится, что же произойдет, когда мы с тобой…