Меня крепко взяли за руку. Полковник потянул меня от подножия этой кровати-трона и подвёл сбоку, где я встала близко к дедушке, насколько позволяла ширина кровати. Я по-прежнему видела его живой глаз: с прежней медленной силой, с какой поднимал руку, он повернул голову на подушке, чтобы посмотреть на моё приближение.
Губы его шевельнулись, чуть изогнулись на живой стороне лица. С огромными усилиями он пытался заговорить. Но не раздалось ни звука. Словно по сигналу, полковник начал действовать. Он выпустил мою руку, положил на кровать блокнот на подставке и вложил в пальцы поднятой руки ручку.
Рука дёрнулась, перо задвигалось, оставляя за собой кривую линию. Как только рука остановилась, полковник взял блокнот, вырвал верхний листок и положил блокнот назад. Страницу протянул мне, а яростный требовательный глаз мигнул, освобождая меня от своего удерживающего взгляда.
Я обнаружила, что хотя слова и были написаны криво, их вполне можно разобрать. Написано было по-английски; может, он считал, что я знаю только этот язык.
– Лидия… – я не отдавала себе отчёта, что читаю вслух. – Всегда… Лидия… больше никого… клятва держала меня здесь… но всегда Лидия…
Я вспомнила листок, который нашла рядом с ожерельем: там это имя повторялось с такой силой, что перо прорвало бумагу. Это не ложь. К своему удивлению, я поняла, что у меня на глаза навернулись слёзы.
Возможно, циник скажет, что сейчас курфюрст Иоахим испытывал другие чувства, чем в дни своего правления, что тогда он воспринимал свой «долг» философски и не сопротивляясь. Да, циник мог бы в это поверить. Но я, видя, с каким трудом он пишет, встречая взгляд его единственного глаза, – я не верила.
Он снова начал писать, с теми же болезненными усилиями. Полковник взял второй листок и протянул мне.
«Что с моим сыном… моим истинным сыном?»
Я ответила на вопрос.
– Мой отец погиб, сражаясь за родину.
Глаз закрылся, губы снова напряглись, пытаясь произнести слово. Выражение упрямой решительности не покидало это изуродованное лицо. Он снова посмотрел на меня, и я почувствовала, что меня взвешивают, оценивают. Потом он написал:
«Хорошо получилась. Ты… Лидия… как Лидия…»
Ручка выпала из его пальцев, полковник стремительно подошёл и снова вставил её. Но курфюрст ничего не добавил к написанному, он просто смотрел на меня оценивающим взглядом, изучал моё лицо так напряжённо, что я почувствовала, словно он свободно читает мои мысли, хорошие и плохие, добрые и злые. Я никогда не подвергалась такому испытанию, я бы даже не поверила раньше, что взгляд единственного глаза может быть таким многозначительным.
Возможно, из-за того, что он приблизился к концу жизни, ему была дарована такая способность общаться без слов, которой мы, не испытавшие его судьбы, не могли понять. Я не могла впоследствии сказать, сколько времени провела под его испытующим взглядом. Но я тоже кое-что узнала и потом всегда в это верила. Несмотря на обстоятельства, несмотря на гнев, который я испытывала к нему раньше, мой дед был достоин женщины, от которой он будто бы отрёкся и которую бросил. Я никогда не узнаю, какие интриги и преграды встали между ними, какой долг, но они были равны в храбрости, в силе и – в любви. Наверное, не в том смысле, в каком понимает это слово большинство; это чувство было глубже, мощнее, меньше в нём присутствовало телесного, физического, больше от силы разума.
В третий раз он принялся писать, и на этот раз писал дольше. Несколько раз ему приходилось останавливаться. На лбу его выступил пот, его сосредоточенность поразила меня не меньше, чем сила взгляда. Он заставлял тело подчиняться своей воле и страсти.
«Моя кровь… и Лидии… Я должен был знать. Обезопасить… обезопасить тебя… безопасность… жди плана… он поможет… не доверяй…»
Ручка выпала, он упал на подушки, говорящий глаз закрылся. Полковник убрал блокнот и ручку, а я смогла наконец сдвинуться с места, наклониться к кровати. Я взяла его расслабленную руку в свои, мне хотелось сжать её, дать ему понять, что я знаю правду, понимаю, что он хотел сказать мне.
Тело его было холодным, но пальцы не оставались безжизненными, они решительно сжали мою руку. Движимая чувством, в котором сама не могла до конца разобраться, я поднесла его руку к губам и поцеловала.