Потом чуть оттащила его от стены и набросила на плечи рубашку, заметив, что царапины от камня – не единственные раны на теле. Вдоль рёбер тянулся сморщенный шрам, другой рубец пересекал плечо.
Мои прикосновения как будто привели его в себя, и я перехватила его взгляд. Потом, впервые за всё время нашего знакомства, я увидела, как полковник Фенвик улыбается – и не просто улыбается, негромко смеётся! На мгновение я подумала, не свихнулся ли он, как Лизолетта. Но вот он поднял окровавленную руку и отвёл прядь волос, которая падала мне на глаза.
– А мы отличная пара, – тихо усмехнулся он. – Куда теперь, миледи? Вы как будто знаете то, что полезно знать всякому пленнику. Но почему и как?..
Я же думала теперь только о том, что нужно уходить. Если к нему в камеру зайдут, на ноги поднимется весь замок, даже мой побег нельзя будет сохранить в тайне.
– Мы должны идти – вверх, – я указала в направлении прохода.
Он оттолкнулся от стены и подтащил к себе связку одежды.
– Дайте мне время обуться, – сказал он. Губы его по-прежнему растягивала улыбка, которая уже начала раздражать меня. Я искренне боялась и не видела ничего забавного в нашем положении.
Я подождала, пока он наденет брюки и сапоги, рубашку он не стал надевать, оставил просто висеть на плечах, а камзол понёс на руке.
– Тело болит немного. А теперь, раз нужно идти, пошли.
Но сначала полковник повернулся, пристально взглянул на стену, и я догадалась, что он проверяет, хорошо ли закрыто отверстие. Я пошла вперёд, не дожидаясь его; мне хотелось добраться до комнаты, где можно закрыть дверь, где было больше воздуха, прежде чем пуститься в новую опасную авантюру. Я с отчаянием думала, что не может же так долго везти. Мне и так не верилось, даже слыша за собой его шаги, что до сих пор всё проходило гладко.
На этот раз я не стала задерживаться у глазка в зал стражи, а продолжала идти, держа свечу как знамя, пока вид панелей не подсказал мне, что конец пути близок. Я нашла затвор и выбралась в комнату, а он с некоторым трудом – за мной.
Панель закрылась; мы стояли в тусклом свете, потому что я поторопилась погасить свечу.
– А теперь… – голос его лишился мягкости усмешки, в нём зазвучала прежняя властность, которая сразу вызвала во мне сопротивление. – Теперь – откуда вы взялись, миледи? Что случилось?
Глава шестнадцатая
Вместо ответа я торопливо подошла к корзине и достала бутылку с водой, которая так освежила меня перед этим походом. Оставалось достаточно, чтобы позаботиться об его ранах: я опасалась, что от пыли и древней грязи они могут воспалиться.
– Сэр, – я указала на стул у окна, в котором провела сегодня утренние часы. – Разрешите мне взглянуть на ваши порезы.
Он пожал плечами, но я заметила, что даже такое лёгкое движение заставило его поморщиться. Полковник положил на пол камзол, а я подошла к кровати и стащила бесформенное покрывало. Просто сдёрнула его. Верхние ветхие покровы сами собой расползались у меня в руках, древний сатин и бархат не выдержали испытания временем. Но под ними оказались льняные простыни, тоже прохудившиеся и непрочные, но чистые. Они вполне годились для моих целей.
Нарвав их полосами, я повернулась к своему пациенту. Он сидел на стуле, наклонившись вперёд, и смотрел сквозь щель занавеса в окно. И его поза выдавала такое напряжение, что я испугалась: наверное, Валленштейн наконец ожил, нас ищут.
Но подойдя к нему, с бутылкой воды в одной руке и связкой лент ткани в другой, я ничего не увидела, только знакомый мне пустой двор.
– Ваша рубашка… – я сняла её с плеч и положила рядом с камзолом. В своём поместье я научилась оказывать первую помощь, лечить ушибы, снимать жар. Бабушка выращивала лечебные травы и заставляла меня изучать их, так как врача иногда приходилось дожидаться несколько дней. Слава Богу, ложная деликатность не помешала ей настоять, чтобы я научилась также заботиться о наших людях при необходимости или в несчастных случаях.
Но сейчас, смочив тряпки, стараясь не потратить зря ни капли драгоценной влаги, я ощутила странное беспокойство, принимаясь за лечение. Никогда раньше не испытывала я такой застенчивости, как когда вытирала кровавые царапины на его руках, на груди и плечах. И, стараясь скрыть неловкость, заговорила, чтобы отвлечь его, если не себя от этого непривычного состояния.