[13] Эйнхерии – в скандинавской мифологии лучшие из воинов, павшие в битвах и переселившиеся в Валхаллу.
Глава 2
ГЛАВА ВТОРАЯ.
На ее протяжении обращаются в ночной туман каменные стены, меч же не всплывает, а сам собой плывет по воздуху подобно обронённому в реку перу ястреба
Догнал меня хищный смех лангобардов, принес с собою свист стрел, утыкавших землю справа и слева, на полшага впереди – целили нарочито не промеж лопаток. Потом уж, когда я уселся в чахлом укрытии, не притоптавшись в спешке и едва не проткнув голый зад торчавшей снизу сухой веткой, догнал меня и ужасный стыд – вот же безрассудно вызвался я в монахи: получалось, то языческое пугало лесное устрашило до самой утробной жижи слугу Господнего и смело его прочь с дороги.
Между тем, ярл и бард, один другого чуднее, завели между собой не менее чудной разговор, а я слушал его из кустов:
- Вижу того, кого искал я давно, ярл Рёрик Сивые Глаза, - высоким и совсем не хмельным голосом пропел на данском наречии певец чащобных королей.
И снова тронул одну струну. Ее короткий и высокий припев словно оковал весь мир вокруг невесомой и незримой серебряной сетью-паутиной.
- Что за сладкозвучная ворона с трухлявого дуба? – необыкновенно обратился к нему ярл, разом порвав все петли колдовской сети.
- Эй, чужестранцы!На моей земле или на моем, или на латинском просторечии! – сурово предупредил граф Ротари, не знавший данского наречия.
Отважно покинул кусты я – едва ли не раньше, нежели легкий воин графа успел пособрать выпущенные ради смеха мне вдогонку стрелы.
- Эй, монах, что они успели сказать друг к другу? – потребовал от меня граф: уже я, «грачёнок», ему пригождался, - Смотри на меня, а не на них.
- Они лишь любезно приветствовали друг друга, а сей бард признал ярла тем, кем он и есть на Божьей земле, - отвечал ему, полагая и надеясь, что говорю в нелишнюю пользу ярлу.
- Похоже, не врешь, шустрый грач, - отдал мне первую плату за труд граф Ротари, но и пригрозил тотчас: - Послужишь, раз на моей земле, пролетая, нагадил.
- Да не больше воробья, славный господин! - не удержал я свою дерзость, хотя то и было сущей правдой.
Сошло мне, однако. Успел задуматься граф.
- Выходит, вы тут встретились, зная друг друга! Не сговорились ли? - не обратив внимания на мой дерзкий торг, с тем же неистребимым, коварным любопытством обратился он к необыкновенным пришельцам, попавшимся ему вместо зверей. – И ты, медовый певец, можешь восславить подвиги ярла и тем подтвердить, что они правдивы?
- Я его знать не знаю! – поднял ярл свой твердый голос, снова взволновавший тучи.
Он как встал на том месте, как бы на защите своих мертвых воинов-товарищей, так и стоял, не сойдя ни на пядь. Так и меч в его руке более не шелохнулся после того, как отмахнул стрелу. Меч как бы прилег набок, вверх по склону левого предплечья и самих гор поодаль.
Тронул бард струну пониже. Колыхнулся мир вокруг, как свое собственное отражение на тихой, прозрачной до самой бездны воды.
- То не может ввести меня в огорчение, - проговорил на приличной латыни бард, изрёк сипло и низко, словно сама латынь лежала в его душе холодным и вовсе не певучим железом. – Чем менее на слуху мое имя, тем более на слуху мои песни. Таков приговор судьбы Турвара Си Неуса.
- Так ты есть Турвар? – воскликнул ярл Рёрик, разбудив свой меч: острие Хлодура задралось выше горных вершин, а те эхом повторили вопрос-утвержденье его хозяина.
- Си Неус, запомни ярл, еще и тебе пригодится, - угрожающе качнулся бард. – Турваров немало. Си Неус один единственный под небесами.
- Тот самый Си Неус? Воспел победу Беовульфа после того, когда мы расстались с ним в первый раз? – снова вопросил-утвердил ярл, с любопытством разглядывая барда в лицо, пока граф метил тому острым взором в спину.
- Я дал Беовульфу славу, что переживет славу всех новоиспеченных властителей вместе взятых, такова сила моих песен, - тоже поднял голос и хмельно качнул им вместо тела бард; восхвалил он себя, держа хмель оправданием самых немыслимых гипербол. – И тебе дам, когда ты…
- Не за то ли и прогнал тебя Беовульф, что приврал ты знатно. То бардам запрещено под страхом смерти, верно? Расписал людоеда Гренделя едва не человеком-великаном. Не обыкновенный зверь он у тебя, пусть и крепче прочих. И его мать не была иным зверем, – сразу взялся за хвастуна прямодушный ярл, перебив его.
Не прозревал он еще в той нежданной встрече своей несомненной пользы и выгоды.
- Грендель воспет тем, кем он был внутри, а не снаружи, то есть – истинным демоном. В Валхалле уразумеет Беовульф пользу той правды, - дал певец ярлу веский намёк. – Ибо запомнит мир Беовульфа как великого правителя, а не властелина малого, захолустного селенья на далеком отшибе. Тем, коим Беовульф есть внутри, а не снаружи, как и поверженный им зверь Грендель.