Близился конец земного пути. Их поставили спинами ко врытым в землю столбам, привязали, начали сосредоточенно обкладывать дровами, шишками, мхом и сухой берестой. Сиверт уже смирился со смертью.
- Подобно овце, долго блуждавшей по пустыне и нашедшей, наконец, свою овчарню, возвращаюсь я, о светоносный Христе, с грешной земли на Твое священное небо, - шептал монах.
Рядом, в нескольких шагах от него, что-то бормотал, бился головой о столб лже-Козлейка.
- Язык со страху проглотил, - покатывались от хохота рутчане.
И тут Сиверт увидел последнюю свою надежду на этом свете - саксонского графа Удо. Рыжеволосая голова графа восходила в толпе среди черных и русых литовских голов, как солнце из туч.
- Граф Удо! Христианнейший рыцарь! - вскричал монах. - К тебе обращаю мою мольбу: вызволи из дьявольских рук! Попроси кунигаса, чтобы смилостивился надо мной, неразумным! Как соотечественника и как христианина именем пречистой Девы Марии заклинаю тебя!
Удо что-то крикнул в ответ, поднял руку в перчатке. В этот момент подожгли дрова, которыми по пояс был обложен лже-Козлейка. Бедолага взвыл, волосы его затрещали. Жар от костра был так силен, что добирался и до Сиверта.
- Это не Козлейка! - надрывался монах. - Безвинного губите!
- Погоди, сейчас мы и тебя пощекочем, - со смехом пообещали ему.
Доминиканец понял, что его принимают за сумасшедшего. Да и то: все видят, как корчится на костре ненавистный Козлейка, а латинянин кричит, что это вовсе не он. Ясно: помрачился умом.
- Отпусти им, Боже, грехи их, - прочувствованно вздохнул Сиверт, готовясь умереть.
И тут в толпе неподалеку он увидел Морица. Тот в ужасе смотрел на него и плакал. Это растрогало монаха. Нашлась-таки в языческом бедламе живая душа, нашелся человек, искренне сочувствующий ему. Сиверт уголками сухих губ улыбнулся верному слуге.
- Великий кунигас Миндовг дарует жизнь латинянину! - раскатился над толпой зычный голос Лингевина. Это произошло в тот самый момент, когда к Сиверту уже приближались с головешкой.
Новость была встречена криками возмущения и гнева.
"Неужели я буду жить?" - подумалось монаху. В следующую секунду он впал в беспамятство.
VI
Рута, как и вся Новогородокско-Литовская земля, отбила нападение. В свою очередь Миндовг, собрав большую силу, вместе с Войшелком и Далибором, с Изяславом Свислочским, признавшим, наконец, верховенсщтво кунигаса и короля, ворвался в Жемайтию и окружил главный город своего давнишнего врага Выконта Твиреметь. Но с наскока взять его не удалось. Помимо народного ополчения жемамайтийцев Твиреметь защищали половецкие и прусские отряды из тех, что были под началом у Даниила Галицкого. Половцы, наводившие когда-то ужас на Русь и считавшиеся хозяевами южной степи, разбежались, как сурки и дрофы, от грозной татарской конницы, развеялись по свету. Часть пошла на поклон к угорскому королю Бэле, часть прибилась к князю Даниилу.
Седмицу стояли войска Литвы и Новогородка под стенами Твиремети. Несколько раз то при свете дня, то ночью ходили на приступ, но выдыхались под градом стрел, лавинами камней, струями кипятка. Под Миндовгом огромным, чуть ли не пудовым камнем убило коня. Самого же его клюнула в левую руку половецкая стрела. Пустив дымом все живое, что находилось вне крепостных стен, согнав в два гурта полон и скотину, отступили от Твиремети, как ни скрежетал зубами кунигас.
Под Твиреметью, как, вообще-то, и под Рутой, во всей красе показал себя Курила Валун. Во время первой схватки, когда вывалились из городских ворот густые толпы пеших жемайтййцев, Курила отважно ринулся на них и сразу проложил, пробил дорогу в живой стене. Затрещали, покатились в разные стороны жемайтийские повески - большие деревянные щиты, обтянутые кожей. Ополченцы, спасаясь от Курилина кия и от копыт его коня, стали прыгать в ров. Много их захлебнулось в зловонной стоячей воде.
Медник Бачила старался все время держаться рядом с молодым богатырем. Мало-помалу он заделался как бы Курилиным оруженосцем, но завистники шутили: мол, во время боя трусоватый медник просто прячется за его широкой спиной. "Прилип к Куриле, как муха к волу", - язвили они, но невозмутимый Бачила пропускал эти шпильки мимо ушей.
- Вот и конец войне, - сказал Бачила Куриле Валуну, когда новогородокско-литовские рати покидали лагерь под Твиреметью. - Что теперь будешь делать, Курила? Ты же хвастал, что в законники хочешь податься.
- Хвастать-то хвастал, да другой бес заграбастал, - озорно отшутился Курила. - Есть у одного золотаря в Новогородке шибко пригожая дочка. Хочу на нее глянуть и кое-что шепнуть ей на ушко.