- Поди прочь, князь! И знай: невмоготу нам было терпеть ваши с Войшелком проделки.
Но огонь и пороки-камнеметы, поставленные Далибором, взломали стену. Почти всех ее защитников, в том числе Алехну, искрошили, как капусту. Остались в живых Курила Валун, израненный, подпаленный огнем, да небольшая горстка его единомышленников. Связанного Курилу подвели к князю.
- Ну что, хорошо гульнул? - сурово щурясь, спросил Далибор.
- Славно, - ответил Курила Валун. - Да, видать, в последний раз.
- Неблагодарный пес! - вызверился Далибор.
- Псом никогда не был, даже твоим, - с достоинством возразил Курила,...
- Пролил кровь моих людей? Прольешь за это и свою, - успокаиваясь, проговорил Далибор и приказал: - Лишить его десницы, в которой он меч на князя поднял.
Куриле отсекли правую руку и отпустили: иди куда хочешь. Побелевший богатырь, обмотав культю чистой холстиной, подался на подворье золотаря Ивана, нашел там Лукерью, сказал, заметно волнуясь, неотрывно глядя ей в лицо:
- Полюбишь ли меня такого? Я и одной рукой смогу хлеб добывать и женушку крепко обнимать-миловать. Однако все в твоей воле.
- Ой, Курилушка! Ой, родненький! - запричитала Лукерья. - И кто ж это тебя обкорнал, как придорожную березу?
Она прижалась к нему, стала целовать в губы, в щеки, осторожно подула на его изувеченную руку: хоть как-то облегчить, приунять боль. Курила с радостным свечением в глазах опустился перед Лукерьей на колени, и, может, впервые в жизни скатилась у него по щеке слеза. Ледяное солнце светило им из-за туч, кружил в темном небе и медленно ложился на притихший Новогородок снег.
Далибор с воеводой Хвалом, установив мир и порядок во всем посаде, зашли в кузенку к Бессмертному Кондрату. Старец с Гришкой поклонились нежданным гостям и застыли как вкопанные там, где стояли.
- Железные желуди льешь-куешь? - почтительно спросил Далибор у старика.
- Кую, - был ответ.
- Куй, ибо в них сокровенная сила нашей земли. Я и сам всегда ношу твой желудь, - прочувствованно сказал князь и, оглядевшись, спросил: - Может, тебе чего не хватает? Хлеба, мяса. Может, угля не нажгли? Я прикажу, и все у тебя будет.
- Слава Богу, все у меня есть, - ответствовал Кондрат, потом осуждающе посмотрел на князя, и седые брови его взметнулись ввысь, как две бабочки. - Пошто безрукую силу на нашей земле плодишь? Пошто лишил десницы Курилу Валуна?
- Курила - безбожный тать, - ответил Далибор. - Он побил, лишил жизни лучших людей князя Войшелка.
- Этой самой руки однажды тебе не хватит, - проговорил Бессмертный Кондрат, склоняясь над своим шпараком.
VIII
В лето 1260-го года от рождества Христова братья-рыцари решили окончательно расправиться с непокорной Жемайтией, кровью туземцев залить пожар восстания, бушевавший там уже несколько лет. Жемайтийцы в расчете на поддержку Миндовга выбивали рыцарские гарнизоны из городов и замков. Каждый рыцарский замок был для них "гнездом ворона" и стирался с лица земли. На глазах Орден терял все завоеванное. То, что добыто одним махом, шло прахом. Мириться с таким положением вещей рыцари, разумеется, не хотели. Надо было высоко вознести знамя тевтонов: золотой иерусалимский крест на фоне креста черного. Золотой крест был сладким напоминанием о победоносных битвах с сарацинами в Палестине и Сирии. Обжив побережье балтийского (Варяжского) моря, тевтоны хранили в памяти Восток - колыбель своей боевой юности - и все замки в Пруссии и Ливонии украшали арабским орнаментом, отдавили предпочтение низким по-арабски порталам. Это называюсь "тоской по Востоку". Под шум холодных лесов, под шорох песка в поливаемых непрестанным дождем дюнах рыцари мечтали о черноглазых смуглых красавицах, о серных банях и серебряных чашах с вином, о турнирах. Земля, из края в край залитая щедрым солнечным светом, грезилась им в снах. Это был если не рай, то некая юдоль в нескольких шагах от рая. А проснувшись, тевтоны видели вокруг непокорный светлоглазый и светловолосый народ, вскакивали в седло - и снова в битву, продолжавшуюся, если вести счет от первых стычек, уже не одно десятилетие. Когда же наступит конец этой обессиливающей битве? Когда можно будет вложить меч в ножны и, надев на голову венок из душистых здешних цветов, послушать звонкоголосых вагантов, поющих не о войне, а о любви? Рыцари решили нанести последний и теперь уже сокрушительный удар. Готовя его, они построили на Немане крепость Георгенбург, чтобы отсечь Жемайтию и Пруссию от Литвы. Тем временем взбунтовались курши. Посланный против них рыцарский отряд был разбит. Это послужило сигналом для земгалов: их старейшина Шабис с ожесточением стал громить рыцарские замки, вешать комтуров. "Хватит!" - как выдох из одной груди, как стон самой Девы Марии, пронеслось среди ливонцев и тевтонов. Они съехались в Кенигсберге и постановили: безотлагательно трубить поход. Ливонских рыцарей вел магистр Бургхард фон Гарнгузен, прусских крестоносцев - орденский маршал Генрих Ботель, отряд датчан из Ревеля - герцог Карл. Это было ядро войска, сорвавшаяся с места скала, которая с грозовым гулом катилась по склону горы. Как налипает снег на камень, наращивая его массу, так обрастало рыцарское войско многочисленными отрядами крещеных ливов, эстов и куршей. Огромная сила пришла в движение, ничто уже не могло спасти Жемайтию. Даже если бы все ее мужчины, от плачущих в колыбелях младенцев до слепых дедов, взяли в руки оружие, ее все равно растоптал бы железный башмак.