В это самое время посланец от Криве-Кривейты, загнав двух коней, прискакал в Руту, пал на колета перед Миндовгом и выдохнул черными, потрескавшимися от зноя и усталости губами:
- Спасай, великий кунигас! Спасай не меня и не себя - землю нашу общую спасай!
Миндовг не спал перед этим две или три ночи, был как в лихорадке. Над левым глазом противно дрожало веко - так дрожит в голом лесу осиновый лист. Черные тени лежали на запавших щеках. Кунигас глухо кашлял, чуть ли не с ненавистью смотрел на посланца. А тот, не вставая с колен, говорил с отчаяньем в голосе:
- Клянусь Пяркунасом и кровью моей матери: я лучше умру в твоем нумасе, чем узнаю, что ты не поведешь войско на выручку братьям-жемайтийцам.
Кунигас стоял туча-тучей и молчал. Молчал и весь его дворец. Молчала Рута. Тогда посланец острой раковиной, выхваченной из-за пазухи, исполосовал до крови себе лицо, упал ниц и запричитал:
- Разожгите священный костер! Бросьте в тот костер меня! Мои глаза не хотят видеть отступника!
В пору было оцепенеть от этих слов. Впервые здесь, в рутском дворце, человеческие уста осмелились назвать великого кунигаса отступником, считай - предателем.
- Молчи, бенкард! Молчи, грязного ложа сын! - грозно выкрикнул Миндовг.
Но посланец Криве-Кривейты был, видимо, уже не в себе. Он, размазывая по лицу кровь, поднялся на ноги. Багровый от ярости, брызжа слюной, говорил прямо в глаза кунигасу:
- Мерзкий оборотень, за корону, за блестящую позолоченную игрушку, ты отдал нашим ворогам Литву, отдал прадедовскую веру. Беги скорей в Караляучус. Там уже собрались твои дружки-кровопийцы, чтобы вволю поплескаться в жемайтийской крови.
Миндовг, глухо простонав, ткнул его кулаком в раскрытый рот, выбил несколько зубов. Бесстрашный посланец хотел еще что-то сказать, еще шамкал окровавленными губами, но сзади налетел на него Астафий Рязанец, сбил с ног. Они покатились по снегу, сцепившись в мертвой хватке, как собака с гадюкой где-нибудь на лугу.
- Разожгите костер! - приказал Миндовг.
Ярко вспыхнули сухие поленья, словно были наготове, словно знали отведенный им час. В какой-то миг посланец Криве-Кривейты сдался, обмяк. Астафий Рязанец поспешил выпустить его из своих цепких рук, отпрянуть в сторону: коль тебе дано жить, ты не должен оставаться рядом с тем, над кем смерть уже занесла красное испепеляющее крыло.
Миндовг в мертвой звенящей тишине медленно прошел в нумас. Все оторопело смотрели ему в спину, не зная, что делать. В глазах у лежавшего на снегу посланца затлела надежда. Спустя несколько минут, показавшихся мучительно долгими, кунигас вернулся к костру, держа в руках искуснейшее изделие рижских золотарей - королевскую корону. Обеими руками он высоко поднял ее над головой (все думали: сейчас наденет), что-то прошептал и... швырнул корону в огонь. Это было так неожиданно, что у большинства присутствующих вырвался единый на всех звук - не то стон, не то всхлип. Некоторые (и среди них Астафий Рязанец) бросились к костру: сейчас станут голыми руками разгребать дышащие жаром угли и головешки, спасать корону. Но Миндовг властным жестом остановил их.