13 июля 1260 года над озером Дурбе тек молочно-белый туман. Потом разогревшееся солнце пронзило небесную синь огненными пиками утренних лучей. Но попрятались стрекозы и птицы, нырнули в темную глубь рыбы, онемели трава и камыши, потому что две яростные людские реки, скрежеща железом, раздирая в крике рты, столкнулись на берегу озера. Такой людской сечи еще не видела здешняя земля. Впереди войска Миндовг в три ряда поставил лучников и арбалетчиков. Тонко запели, вспарывая густой утренний воздух, стрелы, выточенные из яблони, березы, сделанные из отборного тростника. Их полет направляли защемленные в хвостах орлиные, глухариные и лебяжьи перья. Когда до наступавших ландскнехтов и рыцарей осталось триста-триста пятьдесят шагов, взялись за дело арбалетчики. Арбалет новогородокцы называли самострелом, ляхи - кушей. Он бил длинными тяжелыми стрелами с граненным железным наконечником-болтом на острие. Этот смертоносный болт проламывал, как яичную скорлупу, самой лучшей закалки броню.
Магистр Бургхард фон Гарнгузен, закрывая глаза на то, что его люди один за одним с воплями и хрипением падали на мокрую от росы и крови траву, разворачивал рыцарскую конницу так, чтобы ее мощный, закованный в броню клин ударил точно по центру языческой рати.
- Добудем победу, и я прикажу кастрировать всех пленных, - весело прокричал он герцогу Карлу. - Пусть в Литве и на Руси обитают не орлы, а каплуны!
Затрубили трубы. Взвились рыцарские знамена. Затрещали кости, и теперь уже рекой полилась кровь. У каждого в жизни бывает самый главный бой, когда и меч, и щит, и конь, и рука, наносящая и отбивающая удары, и глаз, который заливают пот и кровь, становятся единым целым, сплетаются в один железный клубок и лишь одна мысль управляет тобою: не убью я - убьют, повергнув наземь, меня.
Ах, как славно начинался бой! Звенели рыцарские мечи, подрезая, словно болотную осоку, туземцев, загоняя их по колено в трясину, в сыпучий прибрежный песок. Но едва солнце добралось до высшей точки летнего неба, к магистру Бургхарду фон Гарнгузену сзади подкрался незаметный (если не считать редкостной косолапости) старейшина coюзных, то есть крещеных, куршей и сплеча рубанул его топором-секирой по шее. "Измена... Курши предали", - успел подумать магистр, совершая полет под копыта тяжелых от доспехов и упоения боем коней.
Теперь крыжаков били и в лоб, и со спины. Земля сделалась для них сущим адом. Вчерашние союзники резали рыцарям глотки. Ненависть, которая до этого дня гнездилась в самых потаенных уголках души, выплеснулась и ударила железным смертоносным когтем тихонько в сердце кры-южацкому орлу.
Были убиты магистр Бургхард фон Гарнгузен, маршал Генрих Ботель, герцог Карл. Сто пятьдесят, если не больше, самых отважных рыцарей лежали изрубленные, исколотые, растоптанные, потчевали своим мясом лис и воронье. Высокий светловолосый литвин вошел по отмели в озеро, чтобы отмыться от крови, грязи и пота, а потом сел на зеленом лугу и старательно вытирал свои огромные, расплющенные в непрестанных походах ступни полотнищем рыцарского знамени. Раненый комтур, лежавший неподалеку, при виде этой картины подгреб ослабевшими руками под себя меч, поставил его рукоятью в землю и, глухо вскрикнув, бросился всем своим тяжелым телом на острие...
Кучки ландскнехтов, прячась днем в лесах и болотах, звездными ночами пробирались в сторону Риги и Мемельбурга. Горькую весть несли они в города и замки, иные под гнетом этой вести кончали самоубийством, лежали в глухих кочкарниках, заросших побуревшей острой осокой, и черные пьявки заползали им в глазницы.
В утреннем розовом тумане пятеро вконец обессилевших беглецов увидели всадника, направлявшегося в сторону Риги. Судя по одежде, это был монах ордена святого Доминика.
- Кто ты? - как лесные призраки, преградили ему дорогу оборванные и голодные ландскнехты.
- Сиверт, - с готовностью ответил всадник. - Иду от великого кунигаса Миндовга. Из Риги хочу добраться до Рима и там на коленях умолять папу Александра IV, чтобы не меч, а мир послал он на здешние земли, чтобы не объявлял крестового похода, чтобы сидели дома рыцари Майнца, Бремена, Кёльна и Трира.
Пока монах произносил эту прочувствованную речь, ландскнехты распотрошили его дорожные сумы-саквы, всхлипывая и подвывая, как звери, жадно пожирали хлеб и мясо, вырывали еду друг и дружки из рук, дрались из-за нее. Но вот голод мало-мальски был утолен, тепло разлилось по жилам, и они начали вслушиваться в то, что говорил монах.