- Ступай к лошадям, - велел Найдену княжич.
- Не сытости ради живет человек, а ради любви, - продолжал Волосач, когда тот беззвучно исчез. - Надо сказать себе: "Я люблю несчастных, люблю калек, люблю брошенных с корабля в море, как некрасивых, так и велми пригожих, как слабых, так и отменно сильных".
- А какой я? Слабый или сильный? - перебил его Далибор.
- Ты слаб, но станешь силен.
- Когда это будет? - Далибор схватил вещуна за плечо.
Тот не спешил с ответом. Бросил в огонь сухую былинку, сказал:
- За каждый желудь с этого дуба мне женщины из окрестных деревень куриное яйцо дают. И еще... Приводят мне на заклание кто овцу, кто козу, а кто и корову. Так я кишки и другие отходы сжигаю на костре, а мясо ем...
- Не то говоришь! - осерчал Далибор. - Зачем звал меня?
От гнева у него заходили желваки на щеках, черные глаза, казалось, пронизывали вещуна насквозь.
- Ну что ж, - торжественно поднялся Волосач со своего "трона". - Слушай, священный зеленый дуб. Слушай, священный огонь. Слушай, небо. И ты слушай, княжич Далибор. Новогородокский князь Изяслав Василькович не отец тебе, а ты ему не сын.
Сказал он это громко, внятно, решительно, отчаянно-смело, словно бросился вниз с горы. И опять сел, уставился на костер, словно подшевеливал взглядом красные лепестки, плясавшие на черных, задымленных камнях. Далибор, оглушенный услышанным, тоже смотрел на огонь. И почему-то вспоминалось ему, как немчина, приезжавший минувшим летом из Риги, говорил, будто бы в огне, в пламени живут саламандры, наводящие ужас красноглазые существа. Ни в воде они не могут жить, ни в земле, ни в зеленой листве деревьев, а только в огне. Вот и сейчас жутко гримасничает, скалит на огне зубы отвратительная саламандра. Вот она показала Далибору длинный раздвоенный язык. На языке лежит, перекатывается горячий, брызжущий искрами уголек.
Княжич метнулся к вещуну, сгреб его за грудки, аж рубаха затрещала, встряхнул что было силы, прокричал:
- Что ты плетешь?! Да я тебя... я тебя убью!
По шалому взгляду Далибора Волосач догадался, что тот грозится не зря, но произнес со спокойным достоинством:
- Смерти я не боюсь, княжич. Всех живущих приберет к себе Перун. Убивай, но сперва выслушай до конца.
Далибор, скрежетнув зубами, оттолкнул его, и вещун летел бы далеко, не окажись у него на пути дуба. А княжич в ярости подцепил сапогом, разбросал головешки из костра. Схватил одну за холодный конец, ткнул ею чуть ли не лицо вещуну.
- Говори, не то глаза выжгу!
- Зачем бы мне было заводить речь о том, чего не знаю - начал Волосач. - У тебя одна жизнь, у меня - другая. Ты, княжич, высокого рода, я - жалкий калека. Ты летаешь под облаками, я ползаю по земле. Что нам делить? Так слушай; ты не сын Изяслава Васильковича. Ты - Миндовгов сын. А мать твоя, верно, княгиня Марья. Так оно и есть. Слушай. Семнадцать солнцеворотов назад я прислужником-вайделотом был у самого Криве-Кривейты в Жемайтии. Сбежал из Новогородка от попов и князя и прибился к ним.
- За каждое слово ты отвечаешь мне головой, - отшвыр. нул головешку в траву Далибор.
- Слушай. Раздрай великий шел тогда повсюду. Из Риги и Мариенбурга жали рыцари, поход за походом. Зола на листьях и на траве лежала в Жемайтии, аки снег. Пруссы бежали за Неман. Ятвязи искали спасения в пущах, живьем зарывались в землю. Аукштайты отсиживались с детьми и женами в своих болотных городах. В Литве резали друг дружку Миндовг и кунигасы Рушковичи. Князь Изяслав сбежал от новогородокских бояр и купцов в Здитов. И дошло тогда до разумных людей: надо, чтоб уцелеть, заодно держаться. Съехались Изяслав с Миндовгом, целовали крест христианский в новогородокской церкви на вечное согласие. А потом и к Криве-Кривейте поехали...
Волосач умолк: собирался с духом.
- Говори! - тряхнул его за плечо княжич.
- Приехали к Криве-Кривейте, и святой вещун, видя, что реки текут уже не синие, а красные, повелел им, Изяславу и Миндовгу, кровной цепью себя сковать, обменяться на три седмицы женами, чтобы те родили им сыновей. Они и поклялись под священным дубом, перед Пяркунасом: так, мол, и поступят. Своими ушами слышал я эту клятву, подкладывая дубовые поленья в костер. Своими глазами я видел, как шли княгини Марья и Поята к белым шатрам, чтобы выйти оттуда через три седмицы. И разъехались князья от святого Знича. И родился ты в Новогородке, а Войшелк - в Руте.
- Войшелк? - переспросил Далибор. - Войшелк.
Вещун сорвал пук травы и обтер взмокшее лицо. То ли от волнения пробил иссохшее тело пот, то ли со страху.
- Ешь землю из-под священного дуба на том, что сказал правду, - требовательно глядя Волосачу в глаза, приказал Далибор.