Не сморгнув, вещун набрал горсть серой лесной земли, единым духом проглотил ее. Съел бы и травинку, что налипла на нижней губе, да не заметил такой мелочи. Далибор смотрел на эту травинку, на лицо Волосача, темное от загара, и не знал, что ему делать. Поднял глаза вверх, увидел сквозь неподвижную листву дуба синие бездонные провалы неба. И надо всем - тишина. Хоть бы кто-нибудь подал голос, хоть бы проскрипел, тернув веткой о ветку, дуб, хоть бы прошелестел в листве ветерок. Но стояла мертвая тишина, а значит, вещун говорил правду. Княжич равнодушно, уже без злости, посмотрел на него и пошел прочь от священного дуба. Отпустив Найдена в Новогородок, сел на коня и тронул поводья. Куда ехал - и сам не знал. В какую-то осиновую чащобу, в еловый сумрак, где понизу все было заткано бледно-зеленой заячьей капустой. Здесь и там лежали громады истлевших деревьев. Иные, поваленные когда-то бурей, висели на плечах у своих соседей, не касаясь земли. Не один солнцеворот, сгибаясь, кряхтя от натуги, держат на себе живые деревья мертвецов. Конь, испуганно всхрапывая, провез Далибора под одной такой аркой, проложил тропу в чаще низкорослых березок, встал перед сочившимся водою болотцем. Княжич, как во сне, спешился, забрел по щиколотки в темно-рыжую, прохладную на глаз воду. В нескольких саженях от него на травяном гнезде сидела розовоклювая утка-кряква. Увидела человека, замерла, свела чуть дрогнувшие веки.
Он был не тем, кем числил себя всегда, вот до этой встречи с вещуном. Руки, ноги, глаза оставались прежними, а кровь... Миндовгова кровь текла в нем!
Заржал конь, окликая хозяина. Далибор, звучно хлюпая по грязи, пошел к нему. И тут же сорвалась с гнезда кряква.
Многое сделалось понятным княжичу, пока он в глубоком раздумье ехал домой. И несхожесть их с Некрасом, и то, отчего мать, обозлясь, называла его, любимого, казалось бы, сына, косоурой, и то, почему отец именно его посылал в Литву к Миндовгу.
Розовая хмарь облаков плыла над землей. Нарастал гул ветра в подступавших к проселку лесах. Далибор свернул в белый березняк, в разлив трав и цветов. Где покинул седло и сел прямо на землю. Конь пасся неподалеку, лениво отмахиваясь хвостом от мух и комарья.
Досадное воспоминание ожгло вдруг душу. Как солнцеворотов семь-восемь назад он, мальчонка, набегавшись за день, пришел в опочивальню к матери, приласкался к ней. Она расчесывала ему самшитовым гребнем волосы, целовала в макушку, и он уснул подле нее, и ему снилось что-то теплое, что-то золотое. А среди ночи тяжелая, жесткая рука разбудила его. Он хотел закричать, но в последний миг язык прилип к гортани: совсем рядом с собою он ощутил горячее отцовское дыхание. Князь Изяслав, приняв сына за жену, пьяновато шептал; "Марьечка, золотце, где ты тут?" И надвигался все ближе, ближе. Как стрела из лука, вылетел Далибор из материнской постели. Почему это вспомнилось? Почему ядовитым цветком всплыла давняя ночь из глубин памяти на поверхность юной одинокой души?
Княжич резко встал, подумал с обжигающей горечью: "Княгинь, когда это сочтут необходимым или хотя бы выгодным бояре да попы, ведут на случку, как коров, ведут к быкам из соседней страны". В три прыжка подбежал он к коню, с ходу вскочил в седло - бедный конь аж присел на хвост. Поднял его нагайкой. Вылетел на зеленую, поросшую мелким сосонником опушку и услыхал голоса, перекрикивание людей. Его искали. Он не отозвался, тихо поехал навстречу. Ехал и гладил конскую гриву, словно просил прощения за нагайку.
- Вот ты где ездишь, княжич, - обрадованно сказал Костка, осаживая своего коня. - А холопа Найдена уже секут лозой на княжьем дворе. Как вьюн, извивается холоп, кровавой пеной исходит. Дюже возлютовал князь Изяслав Василькович, что холоп воротился один, без тебя.
- А что со мною содеется, Костка? - властным голосом перебил наставника Далибор. - Или я для тебя по-прежнему сосунок?
Лях озадаченно посмотрел на княжича, усмехнулся уголками губ, низко поклонился. Подумал: "Орленок выпускает когти".
Подъезжая к Новогородку, встретили стайку девчат: венки на головах, одеты во все белое, оттеняющее загар. Волосы у одних как лен, у других цвета воронова крыла. Среди них Далибор заметил Лукерью, сказал:
- Скоро еду в Литву. Что тебе оттуда привезти?
Лукерья вспыхнула, закрыла лицо руками. Она, как и другие, шла босиком, и Далибору бросились в глаза ее маленькие, словно вырезанные из липы, ступни.
- Подвески привези, княжич! И еще у них там есть блестящие бубенчики - все женщины носят! - озорно защебетали девчата. Лишь одна Лукерья молчала. Лях Костка, перегнувшись в седле, погладил ее по голове своею тяжелой рукой, прищелкнул языком: