Волосач, довольный собой, старательно обгрыз кость, высосал из нее мозг, свистнул собакам. Те покатились кубарем - только пыль пошла.
- Негоже есть мозги убогой твари - сам таким же станешь, - решительно пробившись сквозь толпу, сказал Волосачу Некрас.
- A-а, княжичи! - воскликнул калека. Казалось, что он рад их появлению. Вытер сухим кулаком губы, потом растопыренной пятерней принялся скрести грудь. Далеко не каждый осмелися бы делать подобное в присутствии высоких особ. Некрас брезгливо поморщился, шмыгнул носом, сказал:
- Болотом смердишь... Мы в Новогородке не любим таких. Надо бы приказать, чтоб нарезали свежей лозы, спустили тебе портки и всыпали хорошенько. Не возражаешь?
- Воля ваша. Не тому, кто беззащитен и наг, вставать против силы оружия, - усмехнулся в ответ Волосач. Горожане, притихшие с появлением княжичей, навострили уши: странные речи произносил этот приблуда, этот бывший вещун.
Но угроза осталась без последствий.
- И далеко ты ходил за Неман? - сдерживая себя, спросил Далибор. Он с омерзением смотрел на жирных мух, вьющихся над головой калеки.
- На слабого коня больше мух садится, - поймав его взгляд, сказал Волосач. - А ходил я далече, ой далече. Особенно, когда помоложе был и при обеих ногах. Всякого повидал. Велика земля наша, аж до моря. А за тем морем народ-лягушатник живет. Лягушек травяных ест, как мы говядину.
При этих словах все горожанки и кое-кто из мужчин покрепче затворили рты.
- Велика есть земля, - вел свое Волосач. - Лесов, болот, хлябей - всего вдоволь. Был я у аукштайтов во граде Кернове, был у литовского князя Мендога, что в своей Руте в лесах над рекою Рутою сидит...
- У кунигаса Миндовга был? Какой он? - перебил рассказчика Далибор дрогнувшим голосом, что было сразу замечено. Да княжич и не скрывал своей взволнованности. В последнее время и от отца, князя Изяслава, и от новогородокских бояр и купцов он неоднажды слышал это имя: Миндовг, Мендог... Что-то от глухого вековечного ельника, над которым стонет гроза-навальница, было в этом слове.
- Когда твой дед, князь Василь, порушил наше капище, ушел я с надежными людьми на восход от Новогородка, - разговорился Волосач. - Там в пущах литва обитает. Почему к литвинам? А куда еще было идти? Не к немчинам же, которые пруссов в черном рабстве держат и на жемайть прут. И в Пинеск либо в Галич идти было не с руки: там татарва, как воронье-падальщик, вилась. Пошел к Литве. Пошел потому, что народ этот и обличьем, и образом жизни с нашим схож. И веру дедов-прадедов они свято блюдут. У них Пяркунас - у нас Перун.
- У нас Христос, - жестко сказал Далибор.
- Пусть так, - легко согласился Волосач, не понизив и не повысив голоса. - Но я со своими людьми пошел на зов Пяркунаса - жечь-кормить священный огонь.
- Тебя самого надо сжечь, как истлевший пень, - оборвал его Некрас.
Бывший вещун пристально глянул на красавца-княжича, что-то прошептал про себя.
- Что ты там шепчешь? - взвился Некрас.
- С Перуном разговариваю, - был ответ.
- Грязный обрубок! - вскричал светловолосый княжич и затопал ногами. - Это Христос тебя покарал! Глеб, - обратился он к брату, - пойдем к отцу, возьмем дружинников, чтоб эту нечисть зашили вместе с его блевотиной в мешок и в Неман отторочили. Нет! В ближнее болото, не то вода в Немане загниет.
Он назло произнес христианское имя брата, хотя дома, при всех обычно звал его Далибором. Тот же, как ему ни хотелось побольше разузнать про кунигаса Миндовга, послушался младшего брата, подался было за ним, но Волосач пронзил его острым взглядом, медленно разлепляя губы, сказал:
- Как ты ни старайся, тебе не переменить цвет твоих глаз.
К чему были произнесены эти слова? Что имелось в виду?
Княжич Далибор вопрошающе смотрел на Волосача, напряженно думал. Вещуны, пусть и бывшие, слов на ветер не бросают - все у них взвешено, отмерено, во всем есть потайной смысл, который надо только разгадать. Но сперва - прислушаться. Сказано же в Священном писании, что на одно солнце смотрят все живые люди и когда-нибудь, пусть через века, они должны столковаться, прийти к согласию друг с другом.
- Единовластителем литовским видит себя Миндовг, - после недолгого молчания заговорил Волосач, конечно же, догадавшись, каких слов ждет от него княжич Далибор. - Его литвины идут в бой в медвежьих шкурах и ревут, как медведи. Не хотел бы я еще раз взглянуть в глаза Миндовгу. Он, кунигас, предает лютой смерти друзей его молодости, чтобы те не проговорились, чтобы остальная литва думала, будто он не рожден смертной женщиной, а слитком раскаленного железа упал с неба. Сын у него есть, Войшелком зовут, Войшелк - это от слова "вой". А вой он и впрямь отважный до безумия, сердце у него суровое, отцовское. Но тут что-то не то: видел я однова, как он плакал, схоронясь в лесу.