Элен посмотрела на часы: двенадцать десять. Махоня звонил в полицию.
— Сегодня святой день обязанностей, — сказала она. — День всех святых.
— Ага, — сказал Френсис.
— Я утром хочу пойти в церковь.
— Ладно, иди в церковь.
— Пойду. Хочу слушать мессу.
— Слушай. Это завтра. А что нам сегодня делать? Куда мне тебя спать девать?
— Можешь остаться здесь, — предложил Махоня. — Кровати все заняты, но можешь спать здесь, на скамьях.
— Нет, — сказала Элен. — Мне что-то не хочется. Можем пойти к Джеку. Он сказал, можно приходить, если захочу.
— Это Джек сказал? — спросил Френсис.
— Это его слова.
— Тогда нечего рассиживаться. Джек — ничего. Клара — стерва бешеная, а Джека я люблю. Всегда любил. Это точно, что он так сказал?
— «Приходи когда захочешь» — я уже в дверях была.
— Хорошо. Тогда мы двинулись, Махоня. Насчет Сандры постараешься?
— Все остальное беру на себя, — сказал Махоня.
— Ты знаешь, как ее фамилия?
— Нет. Никогда не слышал.
— Теперь это не имеет значения.
— И раньше не имело, — сказал Махоня.
Френсис и Элен шли по Пёрл-стрит к Стейт, которая вот уже двести лет была самым центром городской жизни. Один трамвай полз вверх по крутому склону Стейт-стрит, другой скатился им навстречу, свернул на Пёрл. Из ресторана «Уолдорф» вышел мужчина, поднял воротник пальто, запахнул лацканы, поежился и пошел дальше. Пальцы у Френсиса коченели, иней расцветал на крышах автомобилей, прохожие выдыхали зыбкие султаны пара. Из люка посреди мостовой вдруг хлынул пар и растаял в воздухе. Источник его представился Френсису подземным жителем: огромная человечья голова с заведенными в уши трубами, пар бьет из гнойной раны в черепе.
Альдо Кампьоне, шедший по другой стороне Норт-Пёрл, сделал рукой тот же двусмысленный жест, что и давеча в баре. Пока Френсис раздумывал над его смыслом, из тени на свет фонарей вышел тот, кто сидел тогда рядом с Альдо, и жест Альдо стал понятен: Альдо хотел представить Френсиса Дику Дулану, бродяге, который пытался отхватить ступню Френсису мясным секачом.
— Я ходил сегодня к мальчику на могилу, — сказал Френсис.
— К какому мальчику?
— К Джеральду.
— Ты ходил? — сказала она. — Это в первый раз, что ли? Вроде в первый.
— Да.
— Ты думал о нем в последние дни. На прошлой неделе его помянул.
— Я все время о нем думаю.
— Что это на тебя нашло?
Френсис увидел улицу, лежавшую перед ним: Пёрл-стрит, центральный сосуд города — когда-то его города, теперь — чужого. Коммерческая топография ее неприятно удивила Френсиса: столько нового, столько магазинов позакрывалось, о которых он и не слышал. Кое-что осталось прежнего: Уитни, Майер, старая Первая церковь над Клинтон-сквер, библиотека Прейна. Он шел; булыжник под ногами превратился в гранитные плиты, дома — в магазины, жизнь обветшала, умерла, возродилась, и видения того, что было, и того, что могло бы быть, пересеклись в зрачке, не способном припомнить одно и истолковать другое.
Что бы ты отдал, Френсис, чтоб никогда отсюда не уезжать?
— Я говорю, что на тебя нашло?
— Ничего на меня не нашло. Просто думаю о всякой всячине. Вот эта улица. Когда-то она была моя.
— Не надо было продавать ее, если мог обойтись.
— Деньги. Я не о деньгах толкую.
— А я и не думала, что о деньгах. Это я для смеху.
— Смеху мало. Говорю, я был на могиле Джеральда. Я с ним разговаривал.
— Разговаривал? Как разговаривал?
— Стоял и с травой трепался. Умом, наверно, тронулся, как Руди. Он штаны на ходу теряет.
— Ты не тронулся, Френсис. Это потому, что ты здесь. Не надо нам здесь оставаться. Надо уехать куда-нибудь.
— Правильно. Вот куда нам надо. Куда-нибудь.
— Больше не пей сегодня.
— Слушай. Не лезь ты мне в печенку.
— Пожалуйста, не пей. Не надо тебе пить.
— Такого трезвого, как я, ты за неделю не встретишь. Вот какой я трезвый. На той стороне улицы было. Вот что было: Билли мне кое-что сказал про Энни. Я тебе не говорил. Билли мне сказал про Энни: она никому не рассказала, что я его уронил.
— Кому не рассказала — полиции?
— Никому. Ни одной живой душе. Ни Билли, ни Пегги, ни брату, ни сестрам. Ты слыхала что-нибудь подобное? Чтобы женщина пережила такое и не сказала ни одной душе.
— Тебе есть что рассказать об этих людях.
— Да ничего особенного.
— Может, пора повидаться с ними.
— Нет, толку от этого не будет.
— На душе станет легче.
— А чего там тяжелого?