— Ага! — воскликнула Вихрь Жук и с облегчением вздохнула.
«Да уж, видимо, я не такая страшная, как парочка крыс», — подумала Сирша, но затем, к ее удивлению, Жук сказала:
— Да тут же никого нет. Это дурацкий шлем катается туда-сюда.
«Никого? — удивилась Сирша. — Я не крыса, конечно, но все-таки я не “никого”!»
Только через несколько секунд она поняла, в чем дело.
«Она видит только спасжилеты и пустой шлем. Она думает, что он просто выкатился из мешка».
Для человека, который пролежал несколько часов в шкафу, рискуя быть найденным и убитым, этого было достаточно, чтобы истерически рассмеяться.
«А почему бы нет? Шлем звуконепроницаемый, а она слышала только звук ботинка».
Так что, когда Жук собралась закрыть дверцу, Сирша все-таки засмеялась и вдобавок произнесла: «Тут никого нет. Это дурацкий шлем катается туда-сюда. Сама ты дурацкий шлем!»
Все это было крайне глупо, но Сиршу можно понять.
Жук замерла на месте:
— Я узнаю этот голос.
— Какой голос? — машинально спросила Сирша.
— Вот этот.
Скрытая шлемом, Сирша побледнела:
— Ты меня слышишь?
— Да, но вообще-то предполагается, что ты мертва.
— А я и мертва, — сказала Сирша, с трудом осознавая, что именно она говорит. — Это говорит твоя совесть. Три духа явятся к тебе.
Этот бред вывел Вихрь Жук из состояния ступора, в который ее вогнала земмифобия[20], и она вытащила отбивающуюся и верещащую Сиршу из ее укрытия.
— Молчи, дитя, — сказала Жук, — мне надо убить тебя тихо. Например, скинуть за борт. Так что успокойся, и всем нам будет легче.
Это показалось Сирше еще более нелепым, чем ее собственный бред про трех духов.
— Легче, разве что, для тебя, — сказала она и задействовала фирменный прием — удар в живот, которому когда-то научил ее дедушка.
«Я никогда не встречал человека, который бы получил пару таких ударов в брюхо и не изменился в лице», — говорил Сирше Фрэнсис Тори. Но он, очевидно, никогда не встречался с Вихрь Жук, которая не просто выдержала эти удары. Казалось, они вообще никак не отразились на ее самочувствии.
— За борт, и никаких возражений, — сказала Жук, словно пытаясь уговорить упрямого ребенка принять лекарство. — У меня еще много дел.
Сирша попыталась выкрутиться, но наемнице удавалось справиться и с гораздо более крупными людьми — например, не далее чем в прошлый вторник у нее случилась стычка с русским чемпионом по гиревому спорту, которому не понравилось, что Вихрь хочет присвоить его внедорожник. Так что тощая пятнадцатилетняя ирландская девчонка вряд ли могла представлять для нее угрозу. Жук перевернула Сиршу вверх ногами и заломила ей руки за спину, а ноги, как ни удивительно, заблокировала подбородком.
Но, к несчастью, террористка не удостоила вниманием второе по смертоносности оружие Сирши — ее рот, находившийся в прямой связи с ее главным оружием — мозгом.
Девушка поняла, что Жук так взбудоражена, потому что предполагалось, что она, Сирша, давно мертва. Жук поклялась своему обожаемому шефу, что покончила с ней. И если выяснится, что Сирша жива — что, вне всякого сомнения, так, — у кого-то будут проблемы.
Так что Сирша завопила:
— Я жива! Сирша Тори жива!
Жук сразу же осознала свою ошибку и заткнула Сирше рот тем, что попалось под руку — своим собственным кулаком. Который, однако, почему-то не оказал никакого эффекта на шлем Железного Человека.
В этом положении их и застал Мандарин, собственной персоной явившийся на мостик.
Зрелище, открывшееся перед ним, было столь нелепым, что он не смог удержаться от смеха.
— Это любопытно, — произнес он, смахивая воображаемую слезинку. — Две живых девушки — а должна быть только одна. Я бы был очень рад, мисс Жук, если бы вы милостиво объяснили мне без экивоков и обиняков, что все-таки здесь происходит.
— Да, шеф, — сказала Вихрь, явно нервничая. — Были некоторые обстоятельства…
Больше она ничего не успела сказать, поскольку Мандарин с невероятной скоростью промчался по мостику, приперев Сиршу и Вихрь Жук к перегородке. Но это было еще не самое страшное. Самым страшным были смертоносные кольца Мандарина, болезненно упиравшиеся в левую щеку Жук.
— Выбирайте, — сказал он.
— Умоляю, шеф… — простонала наемница, пытаясь отвернуться, но ей некуда было деваться, поскольку она прижималась лицом к фотографии веселого рыбака, попивающего пиво. Эта фотография всегда казалась до крайности неуместной на судне, созданном исключительно для военных целей.